Неделя ущербной луны

Тут, как убедился Венька, надо быть шустрее самого шустрого. Если ты выследил наверняка, лучше всего сразу же прыгать к ним в лодку: ехал будто на обгон, по каким-то своим делам, ссутулившись у мотора, и вдруг, как только поравнялся, — скок! И если ты не промахнулся, а они не успели вовремя раскусить твой маневр и отпихнуть тебя, а попросту говоря, выкинуть за борт, считай, полдела сделано: взял их на абордаж. Процедишь сквозь зубы: «Госрыбинспекция, сидеть спокойно». И сразу сгоняешь со скамьи моториста, пока эта братия еще не пришла в себя — пока она в шоке, как любил выражаться Симагин. А руки твои в это время работают по-разному. Левая, на запястье которой шнур от твоей лодки, успела показать заранее приготовленное удостоверение и тут же хватается за рукоять их мотора. В том-то и дело, что лодка должна плыть, причем в ту же сторону, куда и направлялись браконьеры, а не назад, что сразу бы вызвало панику. А правая рука твоя — та, по сути дела, остается дежурной, как бы готовой в любой момент выхватить из-за пазухи пистолет, которого у тебя, конечно, нет и сроду не бывало.

И вот таким макаром доставляешь всю флотилию к ближайшей деревне или к дому бакенщика, а там уже хоть оттого спокойнее, что надеешься: при свидетелях никакие субчики на мокрое дело не пойдут. И вообще, самое главное — на фарватер их вывести. Там и теплоходы, и баржи, и лодки снуют.

А если ты подходишь к браконьерам не один, то, конечно, намного проще. Сам с ходу прыгаешь к ним в лодку, а твой помощник, ну, тот же Сашка, например, сразу же отваливает и быстро уходит в сторону, чтобы, как свидетелю, держаться поблизости и в то же время в хорошей позиции, чтобы из ружья не могли достать.

Но все это хорошо только при белом свете дня, а вот ночью… Тут, конечно, совсем другая наука, и дорогому шефу ее в жизнь не освоить.

— Отцепи-ка мне один поплавок, Борис Дмитриевич, — как следует выругав про себя Бондаря, сдержанно попросил Венька.

Тот с явной неохотой, что сбивают ему работу, отложил в сторону приготовленный бланк акта и, сняв крашеный пенопластовый поплавок с мокрой сети, кинул его в лодку. Знатный это был поплавок — сероватый, с сузеленью, почти неразличимый в воде. Первый признак большого браконьерского опыта.

— Ценная работа, — крякнул Венька. — А ну-ка, Саня, загляни в багажничек к этому гражданину: сколько у него там еще осталось этого добра, они же для инспекции дороже самих сетей, такая, понимаешь ли, маскировка…

И сникшему мужику в кожушке, как и рассчитывал Венька, сразу стало ясно, что тут уж лучше без дураков — повиноватиться, как на духу, и молить бога только об одном: чтобы не конфисковал еще и мотор.

— Да ладно: пишите, все данные скажу на совесть…

— Была у волка совесть, — оборвал его Бондарь, снова нацеливаясь ручкой в бланк акта.

— Да мы же с одного завода, ребята!

— Свисти больше, милый. Глядишь — и поверят. Только не мы, не на тех нарвался. А ну, давай документы!

— Э-эх, начальник… — посетовал браконьер. — Где тебе простого работягу заметить… Но ты-то, Комраков, — неожиданно обратился он к Веньке, — должен же был меня приметить хоть раз за все эти годы! По одним и тем же цехам порой ходим. Вот я, к примеру, тебя знаю…

— Ладно, хватит разглагольствовать! — прикрикнул на него Бондарь. — Я вот выпишу тебе сейчас штраф на ползарплаты, тогда сразу прикусишь себе язык…

Все три лодки прибило к рогознику, казавшемуся не палево-зеленым, а изумрудным от белого снега в пахах листьев. Свежие изломы камышинок источали полузабытый пресный запах ранней, весенней зелени, так остро ощутимый на воде.

Снова начал мельтешить скопившийся вверху снег, Бондарь и браконьер все о чем-то бубнили и бубнили, и Веньке в какой-то момент стало казаться, что сидят они тут давно, а зачем — никто и не знает толком.

«Кто же это и когда говорил мне, — подумал Венька, — что самое главное в жизни — это любой ценой добиться власти, чтобы чувствовать себя человеком? Да шеф, однако, кто же еще-то! Кому еще другому западет в голову подобная мысль? Он потому-то и ко мне приблизился, чтобы здесь, на реке, наверстывать то, что не удавалось ему на заводе. Там-то не шибко раскричишься на рабочего, не те времена. Вот и изгаляется над кем ни попадя. А что до всего этого, — окинул Венька взглядом и свинцово тяжелую реку, и притихший под переновой краснотал, — без чего истинно русская душа и жить-то не может, то начхать ему на все это, было бы только где плавать да над кем командовать. На наш век, говорит, этого добра хватит… Ведь вот что делает с человеком, — вздохнул Венька, — такая дьявольская потребность властвовать. Прямо подвижником стал дорогой шеф, вон в какую погибельную погоду за мной увязался: пускай, мол, и не встретим на реке никого, не покомандуем ни над кем, так зато потешим себя сколько-то, что можем, можем это сделать!..»

Венька поморщился и сник еще больше, не зная, куда бы деваться ему сейчас. Он вспомнил, что еще недавно и сам спал и видел во сне красные корочки инспекторского удостоверения.