Неделя ущербной луны

«Вот и возьми человека, — поразился Венька. — Выходит, каждый, в душе-то, хотел бы чего-то такого для себя, что ставило бы его над другими, так, что ли?»

Однако этот вывод чем-то не устраивал его; он чувствовал, что здесь все не так просто. Взять того же Ивлева: в цехе его голоса почти не слышно, он больше руками действует, чем языком, — первый начинает какую-нибудь работу, и вроде уже все ясно, и ты тут же пристраиваешься рядышком. Но, с другой стороны, Ивлеву не все равно, кем ему работать — просто слесарем или сменным механиком.

«Да и до меня доведись, — вдруг признался себе Венька, — я бы, пожалуй, не отказался, чтобы каким-нибудь инженером-технологом в том же хлораторном цехе поработать. Подучиться бы если, конечно. И пусть бы вся моя власть только над хлоратором и была, самим-то процессом, однако, интереснее управлять, чем последствия разных аварий ликвидировать… Так что, дорогой шеф, — словно очнулся он, слегка встряхивая головой, выпячивая нижнюю губу и сдувая с носа я бровей хлопья снега, — вся твоя философия — это хреновина с морковиной, как говорится».

— Тэ-эк-с… — с облегченным вздохом сказал Бондарь, протягивая мужику акт. — Распишись вот здесь и живо мотай домой, чтобы и духу твоего здесь больше не было.

Непослушными пальцами тот взял карандаш и коряво вывел свою фамилию на бумажке, сделавшись сразу тихим и подавленным.

— Сам ты с нашего комбината, — глянул Венька на рыбака, — а лодку твою на причале я что-то не видел ни разу.

Мужик безразлично помолчал, поеживаясь. С крутояра то и дело налетал в протоку, как в трубу, шалый сивер и бестолково теребил гриву высокого черемушника на излучине.

— Потому и не видел, — с неохотой отозвался он, — что не моя она. Свояка моего, а тот держит ее в другом месте. Да, господи, он такой же рыбак, свояк-то, как я вот. Прокатится разве что когда с семьей. Да и сеть тоже чужая. Из меня, например, вязальщик, как из стригаля парикмахер, — натянуто хохотнул он, вглядываясь в лицо Веньки. — Чужое все это — и сеть, и поплавки. Выпросил сдуру у одного. Дай, говорю, все равно лежит без дела. Он сам-то весной только ставит, когда путина. А я вот сейчас, кое-как выпросил… за поллитру. Дай, думаю, отдохну хоть раз по-мужски, — невесело посмеялся он над собой. — Мне и рыба-то эта… хоть сто лет бы ее не ел. Я баранину люблю, — улыбнулся он Веньке, — до завода в колхозе работал.

— Ладно, ладно, выгребай отсюда, — перебил его Бондарь, — да еще спасибо говори, что мотор не сняли.

Венька поморщился.

— Погоди ты… Дай-ка сюда акт. Давай-давай, когда просят. И удостоверение свое покажи-ка…

Венька взял удостоверение, старательно обернутое в целлофан, и, развернув его, долго глядел на фотокарточку Бондаря, уставившегося в объектив с плохо скрытой снисходительностью. Обмакнув картонные корочки в воду, он содрал ногтем фотокарточку и, не поднимая глаз на Бондаря, прилепил его изображение к борту «Прогресса».

Начальник пятого цеха только ойкнул, когда Венька опустил руку с его удостоверением в воду, и, перехватив насмешливый взгляд Ивлева, откинулся на спинку сиденья, и затаился, удивляясь не столько самому поступку Веньки, сколько тому, что он сделал это именно сегодня и в тот момент, когда его следовало, наоборот, отметить за такую оперативность.

«Ну что ж, — подумал он, стараясь не глядеть, как Венька прячет в нагрудный карман пустые, безглазые корочки, еще минуту назад воплощавшие в себе немалую силу, — так мне и надо, дураку. Большую повадку я ему дал. Раскусил он меня, что я цепляюсь за него. И сел на шею. А я вот попру-ка его в понедельник, — прищурился он, — к такой матери!.. Вернее, посажу на четвертый разряд, как и положено. Чин чинарем, спокойно так, деловито, точь-в-точь как он сейчас поступил. Вот и пусть тогда бежит к своему механику, Давно не нюхал газу-то, пусть похлебает».

А буря между тем расходилась уже вовсю. Стало слышно, как за черемушником, прогибавшим под ветром щетинистую хребтину, гулко зашлепали волны о скалистый мысок. И вдруг ветер упал — так же внезапно, как и налетел, — и тут же густо и тяжело повалил снег, он ложился на воду с легким и частым шепелявым звуком, мягко приглушая сочное, сильное хлюпанье расходистой волны Иртыша.

В одно мгновение лодки неровно побелели, онемело выделяясь теперь среди припорошенной, но ставшей еще более ясной по цвету, куги; а сами они, наверно, казались со стороны, если бы глянуть на них поверх метелок, заживо окочурившимися чудаками, которым не сиделось дома. Снег щекотал лицо, застревая в ресницах, но Венька даже сдувать его перестал; он только пошевеливал шеей в просторном вороте телогрейки под роканом, и скопившийся на затылке снег, подтаивая, проваливался ему за шиворот.

— Ну, чего ты еще ждешь-то? — провел Венька ладонью по лодке рыбака, сгребая в горсть мягкий влажный снежок, поднося его ко рту и захватывая шершавыми губами.