Неделя ущербной луны

— Да что деревня! — сказал он с нотками как бы застарелой жалости к себе, поднимавшейся откуда-то из потаенных глубин души. — У них там теперь все идет ладом, в деревне-то. Ты спроси, брат, как мы с Таисией живем.

— Дак все жду, когда начнешь рассказывать. Ты молчишь, а я не знаю, чего молчишь, — нашелся что сказать Наум, выгораживая себя. Нечаянно заикнувшись в самом начале про деревню, он тут же ругнул себя крепенько — но было поздно. Да и что толку таиться, оберегать себя от чего-то, рано или поздно Яков сам обскажет ему про свою жизнь на Алтае, и родни их обшей коснется, и еще о чем-нибудь вспомнит, чего сам Наум, по какой-то непонятной своей хитрости, старался в голове не держать, и тогда уж поневоле оседлает его эта думка — будет днем и ночью мерещиться теперь уже такая далекая, словно приснившаяся однажды, но все-то не избывшая себя из памяти родимая сторонка.

Агапея, похоже ничего не замечая, что творится с мужем, утерла тыльной стороной ладони свое взмокшее лицо.

— Фу! Пришли наконец-то! Глянь, Яша, какое место! — Она приставила банку с бараниной на камни. — Давайте, мужики, обеспечьте меня хворостом, а я пока скупнусь да шашлыки на шампуры нанизывать начну.

Она еще что-то затараторила про погоду — дескать, на Алтае сейчас холода, белые мухи небось летают, завидую алтайцам!.. Но в голове ее слышалось лукавое кокетство довольного своей жизнью человека, который при своих родственниках любит прибедняться. И Яков это понял. Он посмотрел, как Наум, явно поддерживая женкино настроение, как-то отчаянно мотнул головой, будто отгоняя негаданное наваждение, и сходу полез в море, поднимая веселенькую, пеструю, как японские плавки, радугу. И боком, боком, отвечая натянутой улыбкой на Наумовы и Агапеины брызги, пошел Яков за хворостом, то и дело поддергивая на себе сатиновые трусы.

Уже после второго стакана этого самого сухача, который с дорожной усталости и на голодный желудок враз спьянил Якова, забылась минутная обида на сноху и брата.

— Наум, — кричал Яков, покачиваясь над шипящими углями костра с шампуром в одной руке и стаканом вина в другой, — уж так я рад-радешенек, что вижу тебя и Агапею! Господи, как во сне! Еще вчера эти колодцы проклятые, сварка, держатель, электроды, будь они неладны, а сегодня — курорт, белые пароходы с музыкой и ты, братка, рядом! А я, грешным делом, думал уж: ну все, так и помру, не повидавшись с Наумом… — Он жалобно сморщил лицо, словно собираясь заплакать, и заутирал глаза казанками пальцев.

— Ну что ты, братка, — помягчел голосом Наум, с придыханием так шмыгая носом, как бы показывая тем самым, что и он растроган. — Я ж те писал: приезжай, когда надумаешь, чего там, мы ж не чужие, свои, живи сколько хочешь. А приглянется местность да работу себе приглядишь… — помолчал он, словно раздумывая, говорить или нет дальше, — дак и устраивайся с богом! А если к нам в дом отдыха решишься… — Наум опять осекся, глядя, как невдалеке рыбаки выбирают сети, — то я и с директором, ежли что, могу поговорить, замолвить за тебя словечко.

И то ли не захотел Наум дальше распространяться на эту тему, то ли и впрямь взыграло в нем рыбацкое чувство, видимо возраставшее по мере того, как рыбаки, выбирая сеть, продвигались мало-помалу к самой ловушке, над которой с истошными криками носились чайки, только сорвался он вдруг с места, забежал по колено в воду и закричал:

— Микола! Ну чего там? Есть хоть сколько?

— Наумшин друг, куда-а там… не разлей вода! — пояснила Агапея, не без интереса ожидая, что ответят рыбаки. — Кефаль же идет, Яша, ну до чего жирная, до чего жирная… не можешь себе представить!

Рыбаки ответили не тотчас и уклончиво:

— Да мал-мало набралось!

Агапея хмыкнула, поджала губы и, как бы найдя подходящее заделье — явно расстроили человека! — налила себе с верхом стакан и хлобыстнула его единым духом.

— Ты че, Наум, Кольку Червоненко не знаешь? — поморщилась она — не то от выпитого, не то от нового отношения к рыбаку-приятелю.

Наум что-то прикидывал. Покосился на квелого своего брата, безучастно сидевшего на камешке с зажатыми в коленях ладонями, крупно шагнул вперед, забредая до пояса, нескладно взмахнул руками и боком плюхнулся в воду. Заколошматил ногами, поплыл что твоя ракета.

— Их ты! — присвистнул Яков, снова малость оживляясь.

— Да это ему что-о, — заметно пьянея, забахвалилась Агапея, которую уже одолевала скука, и она не находила себе места, — жалко, ласты забыли взять, с ластами бы он разве так!.. Даже я иной раз надену эти резинищи — и давай, и давай!

Яков уже больше не удивлялся, что столько лет не видевшие его брат и сноха сами ни разу не поинтересовались его жизнью, не спросили ни о чем-то путном, — как, мол, ты там, Яша, живешь-можешь, как твоя Таисия с ребятишками. Агапея знай себе попусту треплет языком, баба и есть баба, что с нее взять, а вот Наумша… Наумша, прямо сказать, Якову не нравился. Что-то с ним происходило на глазах у Якова, а вот что — поди загляни ему в душу…