Неделя ущербной луны

Где-то совсем рядом, у карьера, вдруг надумала подать голос кукушка. Уваркин чуть повел шеей, но глазами не выдавая, однако, что слышит и истово внемлет этому печальноголосому зову. Славка с деловитой сосредоточенностью водил пальцем по столу, повторяя рисунок по срезу доски, словно только это и занимало его сейчас — сосчитать, проследить все извилины древесины, эти погодовые наслоения.

— У тебя, Слава, — не меняя позы и не глядя на техника, молвил Уваркин, стараясь от слова к слову изжить хотя бы для вида застарелую свою безучастность к судьбе этого человека, навязанного ему еще в прошлом году по распределению, — какая ставка-то теперь — девяносто рублей? Вот видишь… Я ж тебе еще прошлым летом что говорил: старайся, мол, Вячеслав, покажи себя, на что способен, и за мной не заржавеет: переведу из коллекторов в техники, в съемочный отряд. Скажи, было дело? Ну вот, видишь, не подвел я тебя, не обнадежил. Мое слово — закон, сказал — сделал… — Он говорил монотонно и с паузами, считая про себя арифметическое пророчество бестолковой птахи, хотя в душе, конечно, всегда посмеивался над этой бабской приметой: он вел счет и за такой дурацкой помехой все никак не мог собраться с мыслями: рубануть ли сплеча или еще поманежить маленько, чтобы выпытать как следует их настроение?

Лилявский молчал, сидел в сторонке на вьючном ящике, не проронив ни слова, — будто и не причастен ко всему, что здесь происходило; и Евгения Ивановича начинала настораживать какая-то независимо-насмешливая его ухмылка.

— Ну ладно… Тогда я так скажу… Вы тут чего прохлаждаетесь — не спрашиваю, может, вы только что собирались на какую работу, не знаю… а вот про Званцева с музыкантом — спрошу. Они, надеюсь, в маршрут куда-нибудь ушли, а не в гости к буровикам, а? — подступился Уваркин к самому главному, как ему казалось, своему козырю. Вот где он и срежет этого молодого пижона! Что же ты, мол, за руководитель такой, если в отряде у тебя все пущено на самотек, даже работяг не можешь поставить на свое место, что это, в конце концов, значит: «Не хочу бурить здесь, а буду на перегибе!» И инженер тоже хорош — завихрился к буровикам по своему, видите ли, усмотрению. Какой усмиритель выискался! — Кстати, о Чекунове… Тут кое-кто склонен думать, — потупился Уваркин, будто об этом ему бы и вовсе не хотелось говорить, да вынужден, мол, что поделаешь, — кое-кто предполагает, что твоя снисходительность, Роман Николаич, к мастеру ручников имеет, так сказать, под собой почву… намекают на якобы общий интерес к одной женщине…

— Ну, можно бы и без этого, Евгений Иванович, — сказала Лиза, подходя к столу, — без этих ваших собственных предположений. Стоит ли их обобщать? Не в этом же дело.

Уваркин круто глянул на племянницу — молчи. Его выводило из себя какое-то новое настроение Лилявского. Таким он его еще не знал. Казалось бы, пора измениться в лице и позабыть про спесь, а начальник отряда все так же снисходительно разглядывал Евгения Ивановича. «Уж не открытый ли это вызов, — спросил себя Уваркин, — мне еще полгода до пенсии, а этот щенок уже кусается?!»

— Ты что же это, Роман Николаич… вроде как разговаривать со мной не желаешь? — Уваркин положил, как припечатал, широкую припотевшую ладонь на глянцевую крышку сумки; отнял — осталось на коже пятипалое изображение. Евгений Иванович проследил, как оно исчезает, высыхая, и, жестом пригласив Лилявского к столу, в то же время остальным, кроме Павла, велел удалиться.

— Ты с этим приказом по управлению, Роман Николаич, — достал он из нагрудного кармана вчетверо сложенный листок, — конечно, ознакомился, надо думать… Подписи, правда, твоей нет, но это дело не меняет — ты просто не мог как начальник съемочного отряда, куда входят и буровики, об этом приказе не знать. Не мог, не должен, понимаешь?

Лилявский, не глянув на бумажку, усмехнулся:

— Приказ о консервации станка ручного бурения? Ну и что?

— А то, что ты будешь отвечать.

— За что? — прищурился Лилявский, сладострастно чувствуя, что баба Женя не знает еще всего.

— За игнорирование указаний. Вместо того чтобы снять станок, ты позволил тому же Чекунову начать бурение новой скважины — в каких-нибудь трех шагах от пробуренной. Протягиной вряд ли это понравится… Хоро-ош выдвиженец, скажет…

— Ну-у… — Лилявский наигранно засмеялся. — Если бы только это и случилось, вы бы тогда могли спать спокойно, Евгений Иванович. Это все, как говорится, семечки. — Он покосился на Катерину, хлопотавшую у печки, и, выпрямляясь и глядя прямо в зрачки Уваркина, тихо, но раздельно договорил: — Фролка-капитан упал с зажимок на пень. Спиной. Званцев с Ильей и музыкантом несут его через болото.

Уваркин не сразу понял — отлег от стола и внимательно поглядел на Лилявского.

— Знаешь, за такие розыгрыши…

Лилявский хмыкнул, и Евгений Иванович, цепенея, увидел по его глазам, что это правда.

— Ты откуда это узнал? — перехваченным голосом спросил он.

— Объездчик сказал. Он наткнулся на них еще на скважине. Но на лошади везти Фролку нельзя.

Павел заволновался: