Неделя в декабре

Успех Ланса, ставшего новым членом парламента от его партии, в счет, строго говоря, тут не шел. Политики ценились в Норд-парке не так высоко, как банкиры, брокеры, бизнесмены и даже люди «творческих профессий», такие, как рекламные агенты. Чрезмерно выставляться напоказ, становиться слишком очевидным центром внимания считалось здесь дурным тоном — такое поведение наводило на мысль, что ты лезешь ради этого из кожи вон. Первое правило соревнования сводилось к тому, что оно не должно бросаться в глаза; второе, насколько смогла понять Софи, гласило: не будь слишком толстой. Однажды в нем попробовала принять участие женщина довольно грузная, так ей пришлось быстренько уйти с поля — ее пришлось уйти, думала временами Софи. Для Софи, привыкшей питаться три раза в день, отказ от еды оказался самой тяжелой из наложенных на нее Норд-парком епитимий. Большинство знакомых ей здешних женщин страдало пониженным кровяным давлением, гипогликемией, желудочными коликами и желудочно-кишечными расстройствами — все они были следствием отказов от ланчей, недостатка углеводов и допускавшихся — от случая к случаю — вакхических излишеств по части пудингов и ватрушек. Однако все женщины Норд-парка считали такие лишения оправданными, поскольку в итоге их худощавость успешно спорила с возрастом, а это позволяло им мысленно продвигаться в воображаемой лиге на шаг-другой вперед, обходя тех, кто становился жертвой толсторукости, складочек на животе, а то и целлюлита.

Сегодня у нас толстяков и толстушек не будет, думала Софи, хотя Микки Райт всегда — еще со времени их первой встречи в эппингской школе — был широковат в поперечнике. Аманда Мальпассе походила на хлебную палочку, счастливица. Джиллиан Фоксли, жена Лансова агента, отличалась, конечно, материнской полноватостью, однако Джиллиан можно было не учитывать, поскольку жила она не в Норд-парке, как и Бренда Диллон, явно сорившая деньгами в чайной палаты общин. Ванесса, жена Джона Вилса, была до обидного стройной и красивой. Но и холодной, думала Софи, сильно сомневавшаяся, что Ванесса хоть раз в жизни входила, стыдливо потупясь, в «Пицца-Палас», дабы свести знакомство с семейного размера «Американкой», к которой добавлялись еще и чесночные булочки, и двухлитровое ведерко крем-брюле.

Мысли о сегодняшнем приеме навевали Софи головокружительные ожидания и смутные опасения. И она решила провести час в спортивном зале, а уж потом, около двух, отправиться в парикмахерскую: это позволит ей хоть немного успокоиться к четырем, когда в дом привезут еду и напитки. Вечер получится запоминающимся, уж в этом-то Софи, при всех ее тревогах, не сомневалась.

Ванесса Вилс думала в это время не о еде и не о соревновании, но о том, увидит ли она еще когда-нибудь своего единственного сына. Она сидела, листая старенькие журналы, у оранжевых с коричневым штор приемной «Уэйкли», и чувство вины рассекало все ее нутро, точно меч. Не так уж и много храбрости ей потребуется, чтобы время от времени приходить в палату Финна и разговаривать с ним, ведь верно? Ну допустим, он станет встречать ее неприветливо и разговоры их окажутся неприятными для нее. Допустим, он будет даже груб, будет ругаться, обижать ее. Неприятности, обиды… С ними можно смириться, если они помогут спасти сына от засасывающей его психиатрической черной дыры.

Она опустила на столик пластмассовую чайную чашку, посмотрела в окно на бессмысленно прогуливавшихся по голым лужайкам пациентов больницы. В психиатрических лечебницах Ванесса никогда прежде не бывала и почему-то думала, что тамошние больные все время ходят в пижамах. Хотя какой в этом смысл, если они не лежат целыми днями по койкам, как люди с физическими расстройствами? Впрочем, наверное, когда они удирают из больницы, пижамы помогают их поймать.

Ванесса одернула себя. Удирают? Вряд ли подобное слово уместно здесь, в заведении, куда неожиданно попал ее сын. До нее мало-помалу начинало доходить, что она ничего об этом новом мире не знает; она даже удивлялась немного тому, что такие больницы все еще существуют, — по ее, довольно смутным, впрочем, представлениям, правительство позакрывало их все до единой. Когда станет известно, что Финн попал в психиатрическую лечебницу «Глендейла», винить во всем будут ее. Все сочтут причиной случившегося либо дурную наследственность, либо то, что она была плохой матерью, и к ее личной трагедии прибавится еще и публичный позор.

— Миссис Вилс? Я — доктор Лефтрук. Простите, что заставила вас ждать. Будьте добры, пройдите со мной.

Доктор Лефтрук была женщиной лет шестидесяти с жесткими седыми волосами — Ванессе она напомнила строгую учительницу, возможно, лесбиянку, с претензией на артистичность, каковую подчеркивали очки, как у Джона Леннона, и сандалии на пробке.

— Я смогу увидеть Финна? — спросила Ванесса, опускаясь в предложенное ей кресло.

Доктор Лефтрук уселась по другую сторону стола.

— Да, это ничему не повредит. Однако я полагала — вы сначала захотите узнать, что с ним.

— Спасибо.

Ванесса поняла, что ей сделали выговор.