Недометанный стог (рассказы и повести)

Он опоздал на рейсовый автобус и сел на попутную «Колхиду». Дорога к Ведрову была превосходной — широченное, прекрасно асфальтированное шоссе: машин тут шло уйма, и уехать никогда не составляло труда. И шоферы попуток брали даже меньше, чем стоил билет на автобус. Машины шли с отличной скоростью — одно удовольствие было ехать.

Никольский сидел, покачиваясь на удобном сиденье, еще раздумывал и прикидывал, что нужно в Ведрове сделать. Он любил аккуратность, точность, определенность. Любил составлять план поездки, а потом вычеркивать пункт за пунктом и ощущать удовлетворение, когда все выполнено, план перечеркнут крест-накрест, и можно со спокойной совестью возвращаться.

Шофер опустил боковое стекло со своей стороны, и по кабине гулял ветерок. Странный какой-то ветерок, то временами холодный, то совсем теплый. Правда, и кругом все было не то теплым, не то холодным. Когда, урча на низких нотах, «Колхида» преодолевала глубокие лощины, в них видны были стеклянно сверкавшие речки, возле них кое-где поблескивали даже языки грязноватого, сине-бело-зеленого льда, который пролежит там почти до июня, а на плоских возвышенностях вовсю зеленела нежная травка, отливали синим озими, а прозрачный, сквозной березняк — видно было — уже начинал сплошь опушаться теми сморщенными, величиной в копейку, листочками, что в теплый день пахнут свежеразрезанным арбузом.

Никольский прижимал указательным пальцем правой руки очки к самому переносью. Оправа была чуть великовата, а он видел лучше всего, когда очки сидели точно на положенном месте. Он смотрел по сторонам, продумывал, о чем будет говорить в сельсоветской библиотеке, и слушал, как густой рык мотора поднимается временами октавой выше, то поет и звенит, то недовольно снижает голос.

«Не мотор, а оркестр», — подумал он.

Перед отъездом он зашел на работу к своему приятелю — редактору областной молодежной газеты. Посидели, поговорили. И редактор стал предлагать ему:

— Ты можешь, как член обкома комсомола, и актив там собрать. Или какую-нибудь лекцию прочитать. Анкету по рукам пусти. Да ты сам знаешь, что сделать, чего тебя учить. В общем, ты мне статью привози. Или пару. Поразмышляй о культуре села. О том, что у них есть, что хорошо. А чего нет, чего не хватает…

«Всего у них не хватает, — думал сейчас Никольский. — Я там буду смотреть, как у нее открытый доступ организован, заполнение формуляров проверю, насчет передвижек, прочее. А она пусть актив, хотя бы небольшой, соберет. Да соберутся. Я им расскажу… Не часто к ним из области приезжают. Из района-то, наверно, и то…»

Он очень много прочитал за последнее время и периодики и новых книг. И так ему хотелось говорить о Сэлинджере и Хемингуэе, о слабостях молодых прозаиков, о четвертом поколении писателей и так называемом «пропущенном» поколении. О научной фантастике. И о кино. И об архитектуре. И о Кустодиеве. И почему-то о демографических проблемах.

Он понимал, что его выступление, его попытка приобщения сельской комсомолии к непреходящим ценностям мировой культуры может оказаться очень сумбурной из-за обилия материала, переполнявшего его голову и сердце, и не переставал компоновать свою лекцию, оформлять ее в своем воображении, сжимать и выделять самое значительное и наиболее интересное.

Настроение у него становилось, как бы выразился редактор молодежной газеты — его приятель, боевым. И Никольский начал всерьез обдумывать статью о сельской культуре, то бишь о культуре на селе, а попутно составлял вопросник, который он в виде небольшой анкетки сделает с библиотекаршей и пустит по рукам комсомольского или там библиотечного актива. А многие ответы на вопросы он использует потом в своей статье и проанализирует их.

Библиотекаршу он не знал: она была новенькой. И на последнем совещании в областном центре не присутствовала — болела. Но он знал, как ее зовут, и то, что она окончила библиотечный техникум вроде бы даже в Ленинграде.

— Ей сейчас, в начале работы, такая помощь как манна с неба, — пробормотал он самому себе.

— Чего? — откликнулся шофер. Было поразительно, как он расслышал невнятное бормотанье за шумом мотора. Слух у него, видимо, был исключительный.

— Устаете, говорю, наверное, в дорогах? — льстиво сказал Никольский, соображая, что километров пятьдесят уже отмахали, а еще ни разу не перемолвились.

— Всяко бывает, — охотно отозвался шофер. — Вот с полмесяца назад новую машину гнал из Арзамаса, тогда здорово устал. День и ночь в кабине. Гостиниц по дороге для нашего брата не настроили, а в города заезжать, куда машину ставить будешь? Замучился!

— Откуда? — рассеянно переспросил Никольский.

— Из Арзамаса, — радостно повторил шофер. — Луку еще на посадку жене привез. Знаете, знаменитый арзамасский лук? У меня огород — три сотки. А сейчас — самая посевная пора.

«Д-да, посевная, — подумал Никольский. — Самая посевная! Сейте… разумное, доброе… Д-да».