Недвижимость

Я сказал, что обсуждать это не хочется, но если уж начали — то, конечно, резонно, чтобы дачу в случае чего получила Вика; даже лучше не Вика, поскольку Вика ничем толком распорядиться не сможет, а сама Людмила; и что так оно и будет, — не дай бог, конечно. Людмила посмотрела, словно я рассказывал небылицы, недовольно хмыкнула и перевела разговор на другое. Через час или полтора я залил полный бак на маленькой заправке при выезде из города. К тому времени стемнело. Скоро начался дождь, и огни встречных машин на лобовом стекле дробились в радужную крошку.

14

— Как же нам не быть довольными, — говорил Будяев улыбаясь. -

Тут ведь вот какая вещь… Сколько тянется эпопея. А? Я уже, по совести говоря, и не рассчитывал. Слишком все привередливые.

Слишком. И копаются, и копаются. Не угодишь. Мы же не можем здесь стены передвинуть, верно? Какая есть квартира — такую и покупайте. Так нет же. То не так, это не этак… Да-а-а-а… Ну хорошо хоть, что Ксения эта решилась… так-то она вроде приличная женщина… — Он с сомнением поднял брови. — А там-то, конечно, кто ее знает… Доторговались, значит. Ну хорошо… Я уж, по чести сказать, и не рассчитывал. Ну слава богу… Как ни болела, а все же померла, как говорится… — Он помолчал, потом закончил со вздохом: — Но все-таки очень, очень привередничают.

Уж и цену сбавили, — правда? — а им все не так. Какие люди все-таки…

Неодобрительно покачивая головой, Будяев принялся выщупывать в раскрытой пачке сигарету. Я уж давно заметил эту привычку: одну вытрясет, помнет, потом другую… хорошо если на третьей остановится.

Дмитрий Николаевич сунул наконец сигарету в рот, рефлекторно точным движением истинного курильщика приклеив ее к нижней губе, взял коробок и негромко встряхнул. С третьего раза полыхнуло.

Табак затлел. Потек дым.

Затянувшись, влажно закашлялся.

— А как же с нами-то теперь? — спросил он в конце концов, утирая косточкой пальца слезящиеся глаза. — А?

Я вздохнул.

— Теперь ваша очередь привередничать. Пока время есть.

— У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!.. — укоризненно загудел Будяев. -

Что вы, что вы. Скажете тоже — привередничать. Какое там!.. Нам не до переборчивости. Наоборот. Надо бы побыстрее. Прижимает.

Видите ли, тут какая вещь… Вот я вам сейчас покажу. Разве бы мы отсюда когда двинулись? У-у-у-у-у!..

Он положил сигарету, засучил рукав и предъявил желтый пластырь, наклеенный на левое предплечье.

— Видите? Вот эта чепухенция стоит десять долларов. Мне на месяц нужно три упаковки по десять штук в каждой. Умножаем десять на тридцать: итого триста. Это, так сказать, кредит. Что же касается дебета, каковой существует у нас в одном-единственном виде, то есть пенсии, то… Тьфу, даже вспоминать не хочется. -

Он отмахнулся. — В общем, совершенно негодная получается арифметика.

Застегнул рукав и снова взял сигарету.

— Можно бы, конечно, и без них… Но без них — это, скорее всего, недолго. И — до свидания. Уж я не буду вам рассказывать в деталях… короче говоря, как ни крути, а нужны они мне просто позарез… Из этой хреновины нитроглицерин поступает в кровь в течение суток. И равномерно! Вот что важно! Рав-но-мер-но!..

Здесь ведь такая штука, — он сморщился и легонько постучал кулаком по груди, — что без равномерности просто ни в какие ворота. Таблетка что? — сначала много, потом мало. Потом следующая таблетка — опять много. А сердечная мышца этого не любит. Ой не любит! Ее пошатает-пошатает, а потом кувырк — и готово. Такая вот ерундовина. Следовательно, через пару неделек, от силы через месячишко — на бугорок. Не хотите на бугорок?

Тогда просим под капельницу — капельница тоже равномерность обеспечивает… Но не могу же я остаток жизни под капельницей провести? Сами посудите. Это и физически невозможно, и… да что говорить! А раз невозможно — тогда вот… пожалуйте бриться.

Пластыречек забугорный. А?

— Понятно… Послезавтра можно будет посмотреть две квартиры. По описанию подходящие.

— Во сколько приедете? — забеспокоился Будяев.

— Позвоню.

— А завтра не поедем?

— Завтра не поедем. Завтра мне в Ковалец нужно ехать.

— Ого!.. Опять в Ковалец! Все по тем же делам?

— Все по тем же, — кивнул я.

— Эх-хе-хе… Да уж, делишки…

Будяев стряхнул пепел и уставился на тлеющий кончик сигареты.

— Видите ли, Сережа, — сказал он. — Все это, конечно, шелуха… все равно существуют неизбежные окончания… Зачем мне вечная игла для примуса, если я не собираюсь жить вечно. Помните? — Он хмыкнул. — Тут ведь вот какая смешная штука. Личная смерть — это событие громадное, конечно. Очень, очень значительное… Но все же гораздо любопытнее размышлять о человечестве в целом. А?

— Не знаю, — ответил я. — Разве?

— Конечно! — оживился Будяев. — Несомненно! И что интересно?

Человечество в целом ведет себя точь-в-точь как большая колония дрожжевых бактерий. Ну, вы знаете: стоит этим закукленным тварям оказаться в подходящей среде, как они встрепетываются и начинают жить полнокровной и радостной жизнью. Что касается среды, то это, допустим… — Он махнул сигаретой. — Допустим, это виноградный сок.

— Допустим, — кивнул я. — Еще бы. Очень подходящая среда.