Неестественные причины

Хорошо помню ту ночь два с небольшим года назад. Весь день лило, дул шквалистый сентябрьский ветер. К вечеру, когда стемне­ло, непогода совсем разбушевалась. Мы ра­ботали с десяти утра. Дело шло туго. Морис бился над последним из серии коротких рас­сказов для одной вечерней газеты. Расска­зы – не его жанр, он сам это знал. А тут еще срочно. Такую работу он вообще терпеть не мог. За весь день я оторвалась только два раза – в полвторого собрала легкий обед и в восемь приготовила сандвичи и суп. К девя­ти, когда мы кончили ужинать, ветер выл надрываясь, и слышно было, как на берегу грохочет прибой. Даже Морис не мог не по­нимать, что в такую погоду, затемно, я в сво­ем кресле до дому не доберусь. Но отвезти меня на машине он не предложил, а то ведь пришлось бы завтра ехать за мной – хлопот­но. Пусть я лучше останусь ночевать. Не по­интересовался, хочу ли я этого. Ему и в го­лову не пришло, что я могу не согласиться, что я предпочитаю пользоваться своей соб­ственной зубной щеткой, своими собствен­ными туалетными принадлежностями и даже спать на своей собственной кровати. Всякие там тонкости и деликатности – это не про меня. Он просто сказал, чтобы я дос­тала простыни и постелила себе в комнате его жены, и сам зашел поискать, что мне на­деть на ночь. Почему сам, я не знаю. Навер­но, он впервые после смерти жены отважил­ся открыть ее шкафы и выдвинуть ящики с ее бельем, а мое присутствие давало ему по­вод для нарушения этого запрета, ну и под­держку. Теперь я захочу – могу надеть лю­бую из ее вещей, а могу изорвать в клочья, если мне вздумается, и мне уже почти смеш­но вспоминать ту ночь. Бедный Морис! Он совсем забыл, какие они хорошенькие, эти ажурные нарядные вещички из шелка и ней­лона и как не подходят для моего скрюченного тела. Я видела, какое у него было выра­жение лица, когда его руки так трепетно их перебирали. О том, чтобы дать их мне, он и подумать не мог. Наконец, на самом дне на­шлось то, что он искал: старая шерстяная ночная рубашка Алисы Керрисон. Дороти один раз, по Алисиному настоянию, ее на­девала, когда болела гриппом и лежала в поту. Эту рубашку и протянул мне Морис. Была бы его судьба другой, поступи он в ту ночь иначе? Наверно, нет. Но мне приятно думать, что его руки, робко поднимавшие слой за слоем эту разноцветную дребедень, на самом деле выбирали между жизнью и смертью.

А в начале четвертого меня разбудил его вопль. Спросонья я сначала подумала, что это орут чайки. Но вопль повторился снова и снова. Я нашарила костыли и вошла к нему. Он стоял у окна, испуганно прижался спиной и смотрел, не соображая, как раз­буженный лунатик. Я попробовала уложить его обратно в постель. Это оказалось совсем не трудно. Он пошел со мной за ручку, буд­то маленький. А когда я его укрывала, вце­пился в мой рукав и попросил: «Не уходи! Подожди немножко! Мне опять приснился кошмар, то же, что всегда. Будто меня хоронят заживо. Побудь здесь, пока я не усну». И я осталась. Сидела и держала его руку, по­куда пальцы не окоченели от холода и все тело не заныло. Он много тогда рассказал мне в темноте о себе, о своем маниакаль­ном страхе, но постепенно пальцы его раз­жались, он перестал бормотать и заснул мирным сном. Подбородок у него при этом отвис, вид стал дурацкий, уродливый и жал­кий. Я никогда раньше не видела его спя­щим. Его безобразие и беспомощность меня радовали, я чувствовала свою власть, это было так упоительно, что даже страш­но. В ту ночь, сидя у его постели и слушая его ровное дыхание, я начала прикидывать в уме, как употребить то, что я о нем узнала, себе на пользу. Начала строить планы, как я его убью.

Наутро он ни словом не обмолвился о том, что было ночью. Так я не знаю, может быть, он начисто забыл свой кошмар и мой при­ход. Но не думаю. Вернее всего, не забыл, а просто предпочел не вспоминать. Разумеет­ся, ведь ни извинений, ни объяснений от него не требовалось. Перед прислугой и до­машней живностью не оправдываются в сво­их слабостях. Потому-то так удобно, так по­лезно иметь в доме прирученную душу.

Время на обдумывание у меня было не ограничено, когда он умрет, не имело зна­чения. И от этого только увлекательнее – можно спланировать такое сложное, науч­ное убийство, какого нипочем не придумать, если поджимают сроки. Тут я согласна с Морисом. Впопыхах шедевр не создашь. Под конец, правда, пришлось немного поторо­питься, когда я обнаружила и ликвидирова­ла копию письма к Максу Герни, в котором Морис сообщал о своем намерении изме­нить завещание. Но к тому времени мой окончательный план был уже месяц как пол­ностью готов.