Неестественные причины

Хорошо помню ту ночь два с небольшим года назад. Весь день лило, дул шквалистый сентябрьский ветер. К вечеру, когда стемнело, непогода совсем разбушевалась. Мы работали с десяти утра. Дело шло туго. Морис бился над последним из серии коротких рассказов для одной вечерней газеты. Рассказы – не его жанр, он сам это знал. А тут еще срочно. Такую работу он вообще терпеть не мог. За весь день я оторвалась только два раза – в пол-второго собрала легкий обед и в восемь приготовила сандвичи и суп. К девяти, когда мы кончили ужинать, ветер выл надрываясь, и слышно было, как на берегу грохочет прибой. Даже Морис не мог не понимать, что в такую погоду, затемно, я в своем кресле до дому не доберусь. Но отвезти меня на машине он не предложил, а то ведь пришлось бы завтра ехать за мной – хлопотно. Пусть я лучше останусь ночевать. Не поинтересовался, хочу ли я этого. Ему и в голову не пришло, что я могу не согласиться, что я предпочитаю пользоваться своей собственной зубной щеткой, своими собственными туалетными принадлежностями и даже спать на своей собственной кровати. Всякие там тонкости и деликатности – это не про меня. Он просто сказал, чтобы я достала простыни и постелила себе в комнате его жены, и сам зашел поискать, что мне надеть на ночь. Почему сам, я не знаю. Наверно, он впервые после смерти жены отважился открыть ее шкафы и выдвинуть ящики с ее бельем, а мое присутствие давало ему повод для нарушения этого запрета, ну и поддержку. Теперь я захочу – могу надеть любую из ее вещей, а могу изорвать в клочья, если мне вздумается, и мне уже почти смешно вспоминать ту ночь. Бедный Морис! Он совсем забыл, какие они хорошенькие, эти ажурные нарядные вещички из шелка и нейлона и как не подходят для моего скрюченного тела. Я видела, какое у него было выражение лица, когда его руки так трепетно их перебирали. О том, чтобы дать их мне, он и подумать не мог. Наконец, на самом дне нашлось то, что он искал: старая шерстяная ночная рубашка Алисы Керрисон. Дороти один раз, по Алисиному настоянию, ее надевала, когда болела гриппом и лежала в поту. Эту рубашку и протянул мне Морис. Была бы его судьба другой, поступи он в ту ночь иначе? Наверно, нет. Но мне приятно думать, что его руки, робко поднимавшие слой за слоем эту разноцветную дребедень, на самом деле выбирали между жизнью и смертью.

А в начале четвертого меня разбудил его вопль. Спросонья я сначала подумала, что это орут чайки. Но вопль повторился снова и снова. Я нашарила костыли и вошла к нему. Он стоял у окна, испуганно прижался спиной и смотрел, не соображая, как разбуженный лунатик. Я попробовала уложить его обратно в постель. Это оказалось совсем не трудно. Он пошел со мной за ручку, будто маленький. А когда я его укрывала, вцепился в мой рукав и попросил: «Не уходи! Подожди немножко! Мне опять приснился кошмар, то же, что всегда. Будто меня хоронят заживо. Побудь здесь, пока я не усну». И я осталась. Сидела и держала его руку, покуда пальцы не окоченели от холода и все тело не заныло. Он много тогда рассказал мне в темноте о себе, о своем маниакальном страхе, но постепенно пальцы его разжались, он перестал бормотать и заснул мирным сном. Подбородок у него при этом отвис, вид стал дурацкий, уродливый и жалкий. Я никогда раньше не видела его спящим. Его безобразие и беспомощность меня радовали, я чувствовала свою власть, это было так упоительно, что даже страшно. В ту ночь, сидя у его постели и слушая его ровное дыхание, я начала прикидывать в уме, как употребить то, что я о нем узнала, себе на пользу. Начала строить планы, как я его убью.

Наутро он ни словом не обмолвился о том, что было ночью. Так я не знаю, может быть, он начисто забыл свой кошмар и мой приход. Но не думаю. Вернее всего, не забыл, а просто предпочел не вспоминать. Разумеется, ведь ни извинений, ни объяснений от него не требовалось. Перед прислугой и домашней живностью не оправдываются в своих слабостях. Потому-то так удобно, так полезно иметь в доме прирученную душу.

Время на обдумывание у меня было не ограничено, когда он умрет, не имело значения. И от этого только увлекательнее – можно спланировать такое сложное, научное убийство, какого нипочем не придумать, если поджимают сроки. Тут я согласна с Морисом. Впопыхах шедевр не создашь. Под конец, правда, пришлось немного поторопиться, когда я обнаружила и ликвидировала копию письма к Максу Герни, в котором Морис сообщал о своем намерении изменить завещание. Но к тому времени мой окончательный план был уже месяц как полностью готов.