Нефрит

Лагерь отсюда не видно, он спрятан в распадке метрах в ста от реки, выше по течению горного безымянного ручья. Чтобы не могли разглядеть с вертолета. Но отсюда можно было разглядеть отворот к базе от тропы, идущей вдоль Витима. Я застыл, вглядываясь в подлесок, и тут же понял, что и здесь дело плохо. Ветерок, временами начинавший дуть вдоль реки, принес запах беды. На меня пахнуло гарью. Это была именно гарь, вонючий спутник остывающего пожара, а не тот приятный запах дыма, которым наносит от костра. Я невольно присел и тихо сполз с голой вершины. Конечно, запах пожарища ветерок мог принести и не от лагеря, тайга постоянно горит, но я даже не стал пытаться себя обмануть, в душе сразу возникла уверенность, что вместо базы я увижу только угли.

По-хорошему, надо было сразу уходить, ведь на базе могли оставить и засаду. Если все это творят китайцы, то засада даже обязательна, они все делают тщательно, не то что наши бандюки. Но я не мог уйти, не убедившись, что лагерь разгромлен, – сомнения потом просто изгрызли бы меня. Сделав хороший крюк, я обошел распадок и забрался на сопку, выше базы, там, наверху, была лысая проплешина, и оттуда, если знать, куда смотреть, что-то можно было разглядеть.

Все оказалось так, как я и думал, – в оптику прицела «Сайги» сквозь лапник сосен и лиственниц проглядывали почерневшие остовы изб. Я долго – наверное, с полчаса – разглядывал лагерь и окрестности, но ни разу не заметил ничего живого. Чуть шевелились только ветки, движимые ветерком, курился редкий дымок над прогоревшим жильем, да играл на перекате ручей, из которого мы брали воду. Больше тянуть нельзя, надо идти туда, может, найду какой-нибудь след, указывающий на виновников всего случившегося. Время неумолимо поджимало – уже прошло почти полдня со времени смерти дядьки, я еще не связался ни с кем из родни, они не знают, что произошло здесь, а я не знаю, что творится там, в жилухе.

Все еще настороже, я спустился с сопки и остановился за кустом, на границе между лесом и нашей базой. Здесь запах горелого остывающего дерева был очень сильным, но пахло не только углями. Паленый запах горевших шкур и продуктов вызывал тошноту. Я еще раз оглянулся, отодвинул ветку и решительно шагнул вперед – хватит уже осматриваться, никого здесь нет.

Но это оказалось не так, совсем недалеко от того места, где я стоял, лежал человек. А подойдя ближе, я разглядел, что он не один. Оба трупа лежали за обгоревшим остовом бани, поэтому я и не разглядел их сверху. Лучше бы я не спускался сюда, подумал я, отворачиваясь от ужасной картины. Обоих мужиков перед смертью пытали, лица были распухшими так, что глаз не видно. У обоих разорваны рты и выбиты зубы. На обнаженных по пояс телах следы порезов и огромные ожоги, похоже, жгли факелом. Людей не добивали, нет следов ни от пули, ни от ножа, похоже, после того, как они потеряли сознание, их просто бросили умирать.

С большим трудом – слишком обезображено было лицо – я узнал одного из мертвых. Это был наш рабочий, из местных, но не из родни. Для всяких грязных работ, не связанных с добычей и перевозкой нефрита, дядька специально нанимал таких – опустившихся алкашей, не имевших ни родни, ни знакомых. Этого все звали Аркашкой. Не фамилии, ни отчества. Не знаю даже, настоящее ли это имя или просто кличка. Возраста он тоже был неопределенного, может, тридцать, а может, пятьдесят – водка давно состарила его. Бедный Аркашка, подумал я, от него-то что хотели узнать? Он, кроме бани и кухни, не знал не о чем.

Я присел и вгляделся во второго мертвеца. Этот явно был не наш. Хотя лицо превратилось в сплошной распухший синяк, можно было разобрать, что у него монголоидные черты лица. Бурят или орочон? С нами работали несколько человек из бурят и из эвенков. Этих дядька брал только по расчету: бурятов – потому, что в районе главная крыша была ментовская, а вся милиция была насквозь бурятской – что поделаешь, национальная республика; эвенков же, по-местному, по-простому – орочонов, брал потому, что эти знали тайгу как свою ладонь и могли провести караван с грузом через любой перевал.

Черные жесткие волосы тоже ни о чем не говорили, что у бурят, что у эвенков были такие же. Я перевернул труп – на спине тоже следы пыток, но здесь я увидел кое-что, что давало хоть какую-то зацепку: во всю спину – его не смогли скрыть даже ожоги – был вытатуирован разноцветный дракон. Блин! Неужели китаеза?! Даже если так – я ведь ставил китайцев на первое место в списке подозреваемых, – то кто и за что пытал его? Свои, что ли? Все совсем запуталось. Если же напали не хунхузы, то тогда откуда взялся этот китаец? На нашей базе? Блин! Был бы жив дядька, тот бы явно разобрался, он обо всех местных заморочках был в курсе.