Неистовый Роланд. Песни I—XXV

Такая же связь устанавливается между линиями Астольфо и Руджеро, где линия Руджеро — ведущая. Вновь кричащий дисбаланс масштабов и вновь усиленная социализация героя в момент вступления в систему дополнительных соотношений (т. е. во второй части). Орландо и Астольфо решают судьбы народов, Ринальдо занят судьбой влюбленной пары и общей проблемой брака, Руджеро — своей собственной судьбой (но в подчеркнуто социальном аспекте). Наоборот, анти- и асоциальность возрастают во второй части линии Родомонта, где герой не только уходит от людей и пытается жить анахоретом, но и где постоянно опровергаются его претензии на роль арбитра (он затыкает рот защитнику женщин при обсуждении рассказа трактирщика, отправляет в море монаха, отстаивавшего правильность решения Изабеллы, пытается покарать за мнимое предательство Руджеро и т. д.). Родомонт — псевдоарбитр, как псевдогероем является персонаж парного сюжета.

Линии Грифона и Зербино не только не доросли до полной структурированности (поскольку одночастны), но и не способны довести своих героев до полной социальной зрелости. Суд, который они вершат — это всегда суд над личными обидчиками. Даже Родомонт, обидившийся на всех женщин сразу, судит масштабнее. В чем-то они похожи на героинь поэмы, линии которых идут не к усилению, а скорее, к ослаблению социального начала. И совсем не похожи на Марфизу, в сюжете которой социальная тема звучит наиболее чистым тоном. Как сама героиня задержалась где-то на границе полов, так и ее сюжетная линия совмещает признаки мужских и женских сюжетов: в ней проявлены и женская асоциальность и мужская социальная активность. Будучи срединным, этот сюжет по необходимости не имеет двойника.

На этом этапе анализа можно ввести еще одно разграничение сюжетов: они делятся на малые и большие. Причем, для малых (Олимпия, Изабелла, Мандрикардо, Зербино, Грифон), по всей видимости, не обязателен закон дихотомии. Двучастность линий Изабеллы и Олимпии объясняется тем, что их принадлежность к группе малых сюжетов слабее их принадлежности к группе женских сюжетов (более отчетливо структурированных, чем мужских). Тем не менее и в этих линиях контраст частей ослаблен отсутствием интонационного сдвига. Что касается малых мужских сюжетов, то они вступают в парные отношения, компенсируя свою одноплановость и как бы наращивая недостающую вторую часть.

Однотонность интонации в малых сюжетах соотносится с еще одним их качеством — резким распределением света и тени. Положительный персонаж здесь положителен всецело, а отрицательный исчерпан своей отрицательностью. В то же время к Анджелике, например, свойства положительности и отрицательности вообще не приложимы, а Родомонт, при всей его несомненной неположительности, обладает бесспорным и впечатляющим величием. Именно малые сюжеты дают образцы абсолютного и беспросветного злодейства (Габрина) наряду с образцами столь же абсолютной добродетели (Зербино и Изабелла). Причем, если в плане негативных примеров большие сюжеты еще могут поспорить с малыми, то ничего более высокого, чем жизнь и смерть Изабеллы, они предложить не в состоянии. Здесь мы уже выходим на уровень проблематики или идеи сюжета и отчетливо видно, что общей идеей всех малых сюжетов является торжество добродетели и разоблачение порока. Иначе говоря, вся проблематика этой сюжетной группы строго держится сферы морали.

Нельзя сказать, что этические оценки безразличны для больших сюжетов, но они не являются для них определяющими. В этой группе сюжетов главенствует идея преодоления эксцессов, возвращения к норме, утверждения порядка и меры. Линия Анджелики приводит к устранению гиперженственности героини, линия Брадаманты — к устранению гипермужественности. Марфиза избавляется от своей преувеличенной асоциальности, линии Орландо, Ринальдо и Родомонта отмечены снятием титанизма в героическом действии или любовной страсти. В линии Астольфо анархическая свобода выступает как момент всеобщей предопределенности, а линия Руджеро завершается преодолением двойственности внутреннего и внешнего, индивидуального и социального и их приведением к гармоническому согласию. Обобщенным героем малых сюжетных линий является человек в однозначности его моральных классификаций, обобщенным героем главных сюжетов — человек в многообразной соотнесенности со своей человеческой сущностью. Это герой, шагнувший из своей природы, вырвавшийся за ее границы и возвращенный к ним не каким-то роковым и недоступным человеку препятствием, не бездной, перед ним открывшейся, не метафизической своей недостаточностью, а просто сознанием меры, вложенным в само его чрезмерное усилие, в непомерность его силы или свободы или красоты.