Неизвестная книга наркома внутренних дел Н. И. Ежова

а) Я могу назвать десятки и сотни людей, которые могут подтвердить мою активную и резкую борьбу с троцкистами, правыми и иной мразью в прошлом, когда они еще были фракционерами.

б) Начиная с 1926 года, когда я стал работать в ЦК, почти вся чистка и высылка всей этой сволочи проходила через мои руки. Не раз они меня крестили сталинским жандармом.

в) При всех недостатках проведенного следствия по делу убийства С. М. Кирова (эти недостатки тоже объяснимы: короткий срок, моя неопытность, вера Агранову и др.) я все же выполнил Ваше указание – искать врага среди зиновьевцев, тогда как чекисты всячески старались свернуть это дело на иностран ную разведку и на этом ограничиться.

г) Когда Вы поручили мне в 1936 году наблюдать за делом троцкистов, трусов и др., в связи с обнаруженным у них архивом Троцкого, я также активно включился в это дело. Факт, что Ягода, Молчанов и др. хотели свернуть тогда дело только на небольшой группе троцкистов и свести все дело к архиву.

Я тогда же резко повернул на разворот дела вширь и вглубь. В частности, уже тогда, на одном из узких совещаний с чекистами, я предложил им искать связи на Пятакова. Все они ахнули.

А теперь этого пресловутого Пятакова некоторые мерзавцы из заключенных хотят мне подсунуть в качестве “дружка”;

д) Во время проверки партдокументов я и Вам писал и не раз говорил у себя на совещаниях, что существует троцкистский центр и что чекисты его плохо ищут.

Все это можно проверить.

Товарищ Сталин, если бы я был двурушником, какова ж логика во всех этих моих действиях.

Еще раз очень прощу Вас тщательно разобраться с делом и не лишать меня политического доверил.

Несколько слов о моем поведении. Товарищ Сталин, я уже говорил Вам однажды в ЦК о некоторых причинах моего питья летом и особенно осенью этого года. Не только нелады в работе, не только нервничанье в связи с тем, что я работу не охватывал, но я прошу по-человечески учесть и мое физическое состояние.

Нервы у меня напряжены были до крайности. Я ведь почти не спал. Начал галлюцинировать. Напьешься иногда, забудешься и уснешь. Это относится также и к последнему времени, с той разницей, что переживаний прибавилось. Меня как-то по телефону упрекнул т. Каганович, что я обиделся. Это неверно.

Никакой обиды и даже тени ее у меня против ЦК не было и нет. Обида на себя и только.

Надо сказать, что известное влияние оказало на меня и то, что все товарищи после снятия меня из НКВД отвернулись от меня, как от чумного. Ни посоветоваться, ни поговорить было не с кем.

Это состояние у меня стало проходить только недавно.

В Наркомводе я теперь работаю много и, думаю, неплохо.

Вся информация о том, что я манкирую работой в Наркомво де, если это относится к последнему месяцу – полуторам, неправильна, и кто-то информирует неверно.

Можно спросить, как я сейчас работаю, у актива Наркомвода.

Прошу простить меня, товарищ Сталин, за это длинное и бессвязное письмо. Очень волнуюсь.

Прошу Вас, товарищ Сталин, разобраться во всем до конца и не лишать меня политического доверия. Поставьте меня под любой контроль ЦК, и Вы убедитесь в моей честности и преданности партии, ЦК ВКП(б) и Вам лично, товарищ Сталин.

Я очень прошу меня вызвать и выслушать. Я убежден, что, если Вы меня выслушаете лично, многое разъяснится.

Прошу Вас, как отца родного и самого близкого и любимого человека и вождя, которому я предан до конца своей жизни и готов ею пожертвовать на деле.

Преданный Вам Ежов

5. II. 39 г.».

На основании материалов акта приема-сдачи дел по НКВД СССР участники комиссии – Андреев, Маленков и Берия – поставили под сомнение политическую честность и благонадежность Ежова.