Неизвестность

А ведь действительно, я – вне. При всех моих походах налево и загулах ночевал я всегда дома во избежание гнева жены моей, Галины Григорьевны, о разводе с которой я регулярно думал, но сам развод все оттягивал и оттягивал.

И не то чтобы чужие мы люди, с горечью размышлял я, но – нету любви, что ж тут поделаешь. Нет влечения. А вот к Ларисе Штокман, с которой я регулярно встречаюсь, влечение есть. И к ней, и к Марине Ельниковой, с которой встречаюсь еще реже, часто спьяну, но – бурно. И, конечно, к Вере Коровиной, к моей Вере, которую я не видел уже года три и с которой у меня ничего не было – то есть не было того, что с Ларисой и Мариной. Как она поживает, интересно?

И давно ведь хотел сходить, навестить, но что-то мешало. Да еще постоянный жесткий семейный контроль…

Через полчаса я шел по улице, шел по родному городу, как по чужому, будто я служил тут в армии и убежал в самоволку.

Но знакомые все же могли встретиться, поэтому я с опаской поглядывал по сторонам.

Позвонил из автомата Ларисе, она ответила:

– Да, слушаю!

– Это я.

– Слушаю вас! – повторила Лариса.

– Виктор я, Витя, не узнала?

– Да, говорите!

Я понял, что у нее дома муж. Повесил трубку.

Муж ее – тренер, постоянно ездит куда-то с юношеской гандбольной командой. И оказался дома именно тогда, когда у меня свободный вечер. И даже ночь. Досадно.

У Марины телефона не было, она жила в старом двухэтажном доме, в коммуналке, в двух каморках, с матерью, очень пожилой женщиной. Марине и тридцати нет, а матери по виду чуть ли не семьдесят. Марина любит серьезные разговоры о книгах и философии, увлекается аюрведой, лечит себя и других. Не прочь выпить, но, в отличие от меня, всегда знает меру. О себе прямо говорит: «Я до мужиков жадная», – считая, что в этой милой циничности есть своей шарм. Может, и есть. Я к ней всегда почему-то приходил пьяный, она ничуть не обижалась, выпивала со мной, укладывала в постель и начинала разнообразно безобразничать, пугая криками и стонами мать-старушку, которая подходила к двери и громко спрашивала (была глуховата):

– Мариночка, все в порядке?

– Да, у нас тут просто домашний театр! Мы с Витей играем!

– Ну, играйте…

В хмельном виде я был удивительно устойчив и мог держаться часами, это Марине как раз и нравилось.

– Трезвый ты скучный и хочешь казаться умней самого себя, – говорила она. – А пьяный ты – животное. Но безобидное и веселое. Ты улыбаешься как дурак, тебя все устраивает, и ты такой в это время милый!

Марина оказалась дома.

Я рассказал, что сбежал на ночь из клиники, что давно ее не видел и соскучился, она сварила кофе. Мы пили кофе, курили и разговаривали о том о сем. Я видел, что она ждет не разговоров, а дела, но не мог приступить. Впервые обратил внимание, что постель у нее вечно разобрана, простыни и подушки мятые и, кажется, не очень свежие. Некстати вспомнил, что под кроватью Марина держит ночной горшок. Ленясь одеваться, чтобы пройти в общий туалет, она частенько пользовалась горшком прямо здесь, прося отвернуться. Мне это казалось забавным – но не теперь.

Я пересказал Марине слова Новоселова о том, что мы все равны перед болезнями, что не надо возноситься гордыней, и поинтересовался, как на это смотрит аюрведа.

Марина, конечно же, охотно объяснила, разбив доктора в пух и прах, удивившись, за что ему профессора дали, если он не знает, что лечить надо не болезнь, а человека.

– В твоем случае это уж точно так. Не таблетки тебе нужны и не уколы.

– А что?

– Первое – уйти от Галины.

– К тебе.

– Еще чего? Какой ты муж?

– Я неплохой муж. Обеспечиваю семью и…

– Ты будешь изменять мне через день после свадьбы.

– Не такой уж я и бабник.

– Ты совсем не бабник. Ты несчастный человек. Тебе всегда мало своего, тебе нужно чужое.

– Это ты так считаешь.

Марина оборвала спор. Ничто так не вредит здоровому и приятному сексу, как интеллектуальная беседа.

– От тебя больницей пахнет, – сказала она. – В душ не хочешь?

– В ваш? В который десять соседей ходит?

– Пятеро, включая меня с мамой. И у меня отдельный коврик – для себя и для своих.

Зря она упомянула своих. Я глянул на ее бывалую, видавшую виды постель, и понял, что хочу домой, к жене.

Меня это удивило.

Я попытался преодолеть: подсел к Марине, обнял за плечи.

Она тут же потянулась целоваться.

Я целовал ее и разглядывал комнату. Старинное напольное зеркало в деревянной раме, стекло все в трещинках по краям. Письменный стол, тоже старый, заваленный книгами, под столешницей два выдвижных ящика, один с ручкой, а у второго ручки нет. Как она его открывает, интересно?

– Может, выпьем? – спросила Марина. – У меня есть, как ни странно.

– Привет тебе, моя любовь, я в клинику сдался лечиться, а ты…

– Ерунда это все. Ты никогда не бросишь.

Это был повод обидеться.

– Брошу, Марина. Все очень серьезно. Очень. И, знаешь, вернусь-ка я туда.

Она всегда была очень чуткой, поняла мое настроение и не стала удерживать:

– Дело твое. Тогда иди, я одна напьюсь. У меня от твоих разговоров о трезвости страшное желание выпить.

– Закон противоречия.

– Наверно.

Я позвонил Вере. Откуда знал телефон, не помню. Неважно. Адрес тоже знал.