Неизвестность

Потом страх и желание защитить тех, кто рядом. Рядом женщина Лиза и ее десятилетняя дочь Ада. С Лизой ты знаком два месяца, Аду сегодня увидел первый раз. Но они с тобой, значит – на тебе ответственность. Ты должен защитить их. Но как? Придумываешь: им надо лечь на пол. Втиснуться меж кресел и лечь. Если захватчики сейчас начнут стрелять в зал, на полу можно уцелеть. Говоришь об этом Лизе и Аде. Лиза смотрит на тебя и ничего не понимает, она в шоке. Трясешь ее за плечи, втолковываешь. Ада плачет. Наконец до Лизы доходит, она кивает, сползает, тащит дочь за собой. Оглядываешься и видишь, что не ты один догадался, как нужно поступить. Другие тоже прячутся на полу меж рядов – те, кто может там поместиться.

Но тут последовал приказ всем сесть нормально. Им не нравится, когда кого-то не видно.

Суета, хлопанье сидений, какие-то перемещения. Кто-то захотел выбраться из своего ряда. Пресекают. Вставать и ходить можно только с разрешения.

Довольно быстро понимаешь, что принял случившееся, удостоверился в его необратимости.

Пытаешься рассуждать, искать какой-то выход.

Вряд ли захватчики действительно всех взорвут. А если взорвут, то не сейчас. Они уже объявили, что ведут переговоры. И что наша судьба зависит не от них. Переговоры – о прекращении войны в Чечне. После этого сообщения появилась надежда. В самом деле, почему бы и не прекратить войну? На время. Добиться освобождения заложников с гарантией перемирия. А уж там видно будет, продолжать войну или нет.

Говоришь об этом Лизе и Аде, успокаивая. Лиза соглашается, пытается улыбаться, пожимает мне руку. Ада сообщает, что очень хочет в туалет.

Хотят и другие. Ты слышишь, как люди говорят об этом захватчикам. Те совещаются.

Ты моментально придумываешь план: попроситься в туалет и бежать оттуда.

И тут же понимаешь, что один – не сможешь. Не сможешь оставить тут женщину с ребенком. Да, чужая женщина и чужой ребенок. Но – не сможешь.

Выводят людей – по одному, по два. В туалет.

Слышатся далекие выстрелы.

Захватчики объявляют: две девушки пытались выбраться через окно в туалете, пришлось их застрелить. Будете ходить в туалет здесь. И указывают на оркестровую яму. Люди стесняются, не хотят. Но вот решается кто-то первый, и вскоре выстраивается очередь.

По залу ползет запах.

Ты размышляешь: этот человек не сказал, что девушек убили. Он сказал: «Их пришлось застрелить». Именно так сказал. «Пришлось», – будто оправдывался. Вернее, свалил вину на девушек. Но есть, значит, если не чувство вины, то понимание вины. Он сказал «застрелить», а не «убить», то есть смягчил. Значит, все-таки, у них нет цели убить всех? Они показывают, что действуют вынужденно?

То есть разум какой-то у них есть, следовательно – можно договориться. Представляешь: осторожно встаешь, подходишь, говоришь —

что говоришь?

Например, что можно отпустить всех женщин и детей и оставить только мужчин. Их будет сотни три-четыре, это немало! Убить восемьсот человек или четыреста, какая вам разница?

Лучше, конечно, подойти не одному, а вдвоем или втроем. Это выглядит делегацией. Демонстрацией коллективного решения. Осматриваешься. Видишь взгляды других мужчин. Безмолвное, невнятное совещание, но, кажется, все понимают друг друга. Вот один, очень крепкий, с короткой стрижкой, лет сорока пяти, вид бывшего спортсмена или отставника-спецназовца (а может, и действующего – они ведь тоже отдыхают и в театры ходят), зацепившись за твой взгляд, пытается молча что-то объяснить. Указывает еле заметным движением головы на одного захватчика, потом на другого, потом на смертниц, потом приподнимает руку и ребром ладони указывает то туда, то сюда. В каком-то фильме ты это видел. Руководитель воинской группы, подобравшейся близко к неприятелю, знаками дает задания подчиненным. Этот человек пытается играть роль такого руководителя. Неужели верит всерьез, что можно вот так все организовать? Показываешь ему на сцену, где, отдельно от всех, ходят трое боевиков. До них так просто не доберешься. План – нереальный. Мужчина что-то произносит сквозь зубы. Ругается. Понимает: да, нереально.

В мыслях проносятся многочисленные кадры из многочисленных лихих фильмов, где герой в одиночку спасает захваченных людей, по ходу дела убивая то одного, то другого террориста – эффектно, с выдумкой, часто голыми руками. Какая все это чепуха. Она же идеология: нет безвыходных положений.

Есть безвыходные положения.

И тут же споришь с собой: ведь ты попадал в ситуации вынужденного заключения, но рано или поздно обретал свободу и оставался цел.