Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

Унгерн сел на краешек кресла, совсем рядом с Сомовым, поднес к его рту чашечку, подождал, пока Сомов сделал несколько глотков, участливо глядя на него.

– Не горяч?

– Нет… Вполне…

– Как вы нелепо попались-то, а?

– Не говорите…

– Не ждали Балакирева?

– Почему? Ждал…

– Будем в открытую или придумали себе историю?

– А вы как думаете? Мне интересен, в общем-то, ваш опыт. Как бы вы поступили?

– Вы с моим досье знакомы?

– У вас занятное досье. Мы в Берлине им интересовались.

– Хотите выдать себя за агента Берлина? – спросил по-немецки Унгерн.

– А почему бы нет, – тоже по-немецки ответил Сомов. – Почему нет.

– Концы с концами не сходятся. Я не Берлину интересен, я интересен Москве. Политический деятель интересен только тому, кому он угрожает. Еще чаю?

– С удовольствием.

– Прошу вас. Выпейте, а я буду говорить. Хорошо? Так вот, милейший мой, спасти вас может только одно: ваша работа как двойного агента.

– Я в эти игры не играю, барон.

– Салтыкова-Щедрина знаете?

– Я его люблю.

– Так вот, по Салтыкову – русский народ все сожрет, только б не на лопате… Ради идеи можно погибать, но во имя этого народа, право, смешно. Я обращаюсь к вашему разуму интеллигента. Чем страшнее народ, тем тоньше интеллигенция в этом народе. Правда за мной, дружище, правда за моей позицией: поверьте, это выстрадано. Я сделаю страну, в которой миллион элиты будет подтвержден ста миллионами концлагерных рабочих. И этот миллион элиты принесет в мир новый Рим и новые Афины, новое Возрождение, новый Ренессанс. Я отдам часть будущего сияния, которым благородный мир окружит мою элиту тем, кто подтверждал работу мысли работой рук в концентрационных лагерях. Следовательно, вся нация будет осиянна, вся. Это моя мечта, я живу мечтой, но не честолюбием. А долг интеллигента – поддержать мечтателя. Ну как? А в довершение ко всему вы храбрый солдат, я ценю храбрость в интеллигенте, это редчайшее качество. Поэтому я предлагаю вам должность начальника моей политической разведки.

– Заманчиво.

– Согласны?

– А почему бы нет?

– Сейчас я вызову стенографиста, и вы продиктуете ему все про ваших прежних руководителей и расскажете про вашу работу здесь. Да?

Сомов отрицательно покачал головой, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза:

– Скорее кончайте, барон. Я здесь был один, так что надеяться мне не на что. Кончайте по-джентльменски, без зверства.

– Я вас пальцем не трону. Но с природой я не в силах состязаться. Подойдите к окну, пожалуйста.

Сомов и Унгерн подошли к окну, Унгерн взял бинокль, приладил его, приложил к глазам Сомова.

– Нет, нет, правее смотрите. Это крыша тюрьмы.

И Сомов увидел окровавленные лица людей, потрескавшиеся губы, вывалившиеся языки, волдыри на голых телах.

– Сорок три градуса показывает термометр, а на солнцепеке будет пятьдесят пять. Континентальный климат. А? Что делать, дружище? Будете диктовать здесь, или придется подумать под солнцем. А?

Едет по дороге все выше и выше в горы Мунго. Останавливается, оглядывается на город, поднимает к глазам бинокль, смотрит ургинские улицы, задерживается на штабе, видит большой «линкольн» возле подъезда, потом переводит бинокль дальше и охает: прямо перед ним окровавленное лицо Сомова на крыше тюрьмы.

Мунго, надвинув на глаза лисью шапку, подъехал к «линкольну», подошел к шоферу и сказал:

– Друг, у меня две девочки есть… Съездим… Тут рядом…

– Давай, давай отматывай отсюда, – лениво ответил шофер, разморенный жарой.

– Одна блондинка, другая черненькая, – продолжает Мунго, осторожно присаживаясь рядом с шофером.

Тот свирепо глянул на Мунго и осекся: в ребра ему уперся маузер.

– Пристрелю, – сказал Мунго шепотом. – Буддой клянусь! Езжай.

Шофер включил мотор, тронул машину. Мунго свистнул коню, тот побежал следом.

Несется «линкольн» к тюрьме, навстречу машине выскакивают стражники, на всем ходу «линкольн» врезается в толпу стражников. Мунго палит в остальных, которые в ужасе разбегаются, машина тормозит возле стены, Мунго кричит:

– Прыгай, Сомов, прыгай вниз!

А Сомов лежит, обгоревший, и медленно ползет к краю крыши – еле-еле двигается, а уж стреляют где-то, визжат казаки, слышно конское ржанье.

– Ну! – кричит Мунго. – Скорей, Сомов!

Он успел заметить, как шофер тянется к ручке, чтобы выпрыгнуть из машины. Мунго ударяет шофера рукоятью маузера, кричит:

– Пристрелю! Сидеть!

Подполз к краю крыши Сомов, и здесь силы оставили его, Мунго подтянулся к нему, ухватил его за шею, Сомов громко застонал. Мунго сбросил его в машину, крикнул:

– Гони!

И начинается погоня казаков за машиной. Мунго отстреливается.

Сомов почти без сознания лежит на заднем сиденье. И вдруг машина начинает выделывать восьмерки – вот-вот перевернется. Мунго оборачивается к шоферу, а тот лежит на руле с простреленной головой.

– Сомов! – кричит Мунго. – Сомов! Его убили, Сомов!

Машину разворачивает и несет обратно на преследователей.

– Сомов! Сомов!

– Помоги мне, – хрипит Сомов.