Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

И Мунго перетаскивает его на переднее сиденье. Сомов берется за руль распухшими, обожженными пальцами, плачет от боли, матерится, шепчет что-то окровавленными губами, а Мунго стоит рядом с ним, широко расставив ноги, и выборочно стреляет в преследователей.

Отстает постепенно погоня. Несется вперед машина. Кипит вода в радиаторе.

ЮРТА СТАРИКА, У КОТОРОГО ОСТАЛАСЬ ДАРИМА. Хлещет яростный дождь. Грохочет гром. Зеленые молнии высвечивают низкое небо, затянутое причудливыми белыми тучами.

Мунго вносит в юрту Сомова, кладет его на кошму, говорит:

– Старик, молись за него. Дарима, вари травы дамбасу. Он обожжен до костей.

– Мунго, – тихо говорит Сомов, – возвращайся поближе к Урге. Будь тенью Унгерна. Ходи по ночам следом за ним, не отставай от их армии, все время иди следом верстах в трех – пяти, чтоб тебя могли найти мои люди, если понадобишься. Ты отвечаешь за Унгерна, он нужен нам… Дарима, ну-ка покажись мне, – вдруг мягко улыбнулся Сомов.

Девушка смущенно закрылась рукавом. Сомов закрыл глаза, вздохнул и прошептал:

– Пусть старик помолится, чтобы завтра утром я смог встать…

Мунго отвел Дариму к котлу, в котором кипели травы, и, прислушиваясь к медленному песнопению старика, стоявшего перед трехглазым Буддой, говорил невесте:

– Дарима, старик даст коней, ты должна завтра отвезти Сомова к Хатан Батору Максаржаву, он возле Кобдо. Ты знаешь дорогу туда. Мимо синей реки. Там вы смените коней в юрте у Дугаржава. Потом пойдешь дальше, через Рысью падь, и там сменишь коней, в юрте Ценде. Потом вы пройдете еще полночи и смените коней у охотника Цевена. Ты запомнила, Дарима?

– Я запомнила, Мунго.

А Мунго вышел из юрты, исчез в кромешной темноте…

ЛАГЕРЬ СЕВЕРНЫХ ВОЙСК. Хлещет дождь, заливает лагерь. Запали щеки у Сомова, заострился нос, на лбу шрамы от ожогов. Он обнимает Дариму, говорит ей:

– Девочка, спасибо тебе. Возвращайся к Мунго, скажи ему: за ним Унгерн. Он поймет.

Палатка Хатан Батора Максаржава. Хатан Батор спит. В палатку входит Сомов, подбрасывает в очаг аргала. Вспыхнувшее пламя высвечивает его лицо, черные круги под глазами. Он зачерпывает из котла холодного чая, неотрывно выпивает громадную кружку.

Хатан Батор чуть приоткрыл глаза, наблюдает за ним. Лезет под подушку, достает маузер, спускает предохранитель, прячет маузер под одеяло.

Сомов подходит к спящему Максаржаву, садится на табуретку. С его одежды капает вода. Он тихо говорит:

– Хатан Батор, проснись.

Максаржав спрашивает его, не открывая глаз:

– Кто ты?

– Это долго объяснять. Я друг тебе. Я пришел с приветом от Мунго.

– Почему я должен тебе верить? Ты – Сомов, полковник из штаба Унгерна.

– Если бы я был полковником Унгерна, я бы пришел сначала к Ванданову, а не к тебе. Барон приказал убить тебя завтра утром, двадцать пятого, в месяц большой курицы одиннадцатого года, многими возведенного.

– Почему я должен тебе верить? – снова спросил Максаржав.

– Максаржав, вспомни, что тебе говорил Мунго. Он говорил тебе: «В тот час, когда тебя назначат главнокомандующим Северной армией, а Ванданова твоим заместителем, не спускай с Ванданова глаз, он враг тебе».

Максаржав быстро глянул на Сомова. В лице его что-то дрогнуло, и он улыбнулся:

– Значит, завтра, говоришь? – спросил он.

– Да.

– Ну что ж, если утро должно принадлежать им, то ночь-то ведь наша.

Хатан Батор хлопнул в ладоши. Из-за перегородки в юрту вошел высокий парень.

– Это мой сын, – сказал Максаржав. – Он проводит тебя к красным.

– Вот это, – он написал что-то по-монгольски, – ты отдашь Сухэ Батору, – сказал он сыну. – А ты своим, – продолжал он, глядя на Сомова, – скажешь: завтра над Северным войском Максаржава будет развеваться красный флаг Сухэ Батора. Пусть шлют помощь, один я не продержусь, одного меня Унгерн сломит, но вместе мы сломим его.

МАЛЕНЬКАЯ КОМНАТА ЧАСОВЩИКА В КЯХТЕ. Натяжно звонит звонок. Часовщик отпирает дверь, и в комнату вваливается Сомов. Он секунду стоит на пороге, а потом как подкошенный падает.

– Завтра, – прошептал он, – утром.

Достал листок бумаги, положил рядом с собой в лужу, которая стекает с его одежды.

– А теперь – спать.

ЯРКОЕ, ОСЛЕПИТЕЛЬНОЕ СОЛНЦЕ. Полощут по ветру багряные стяги русской и монгольской революции.

Горн разрезает пронзительным боевым призывом тысячные колонны всадников. Атака, атака, конная атака! Сверкают клинки, тонким свистом гонят врага монгольские конники, лавина несется с гор, лавина монгольских всадников, словно вся Монголия поднялась под знамена Сухэ Батора против Унгерна.

Бегут унгерновские войска, бросают технику, сдаются в плен.

Унгерн с монгольской сотней, полосуя нагайками всякого, кто боится вступить в бурную реку, заставляет людей переправляться вплавь. Тонут люди, гибнут люди. Ржут кони, захлебываясь в яростном потоке воды.

На тот берег, скрывшись от преследования, выбралась всего половина. Мокрые, яростно ругающиеся, скрываются в синем сосновом бору.

ВЕЧЕР. Лагерь Унгерна в горах. Возле костров сушатся солдаты. Тихо ропщут люди возле костров:

– Вандижанцана казаки расстреляли с внуками…

– А Харцкоя повесили…

– Надо к Сухэ Батору идти сдаваться…

– Как животные, в лесах гнием…