Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью

Мы хотели его здесь же, в Пензе, рассчитать, и из Поволжского отделения Бюро пропаганды (в Куйбышеве) приехала бухгалтер. Она жила с Далем в одной гостинице все эти дни. Но как мы с ней ни следили, не смогли заметить ничего его раздражающего: чтобы кто-то приходил, надоедал, чего-то от него хотел. И вот он то больной, то совершенно бодрый. Постоянно перепадами — то так, то этак. Приедем на выступление — он весь мокрый от холодного пота, бледный, сердечко того и гляди из груди выскочит. Ему и свет не мил, и ничего не мило, и не до выступления. Ему бы отлежаться, а надо работать! И его жалко, и зрителей. И сами себя чувствуем неудобно. И ему тоже, чувствуется, неловко. Я потом в Бюро говорила:

— Неужели вы не понимаете, что нельзя этого делать?! Зрителю-то всё равно, какой он, и что с ним. Им надо, чтобы он работал…

После Баранчеевой я должна была вывезти его на закрытую площадку. Помню, какая некрасивая «торговля» в связи с этим у меня возникла на ВЭМе. Мы им назвали цену за выступление, а они мне говорят:

— Да деньги-то у нас есть… Мы можем заплатить и 300 и 400, но у нас люди ходили в «Современник», а выступления как такового — нет.

Представляете себе моё состояние? Я говорю:

— Ну, человек прямо с поезда… Зал там большой… Может быть, он у вас «растает»? Может, как-нибудь…

— Ну, ладно, возьмём…

А потом я спрашивала, как и что. И знаете, опять не было ничего такого, чего все ждали… Вот только в лесу он и был неузнаваемый. И такой красивый!..

Помню, как мы работали в санатории им. Володарского — там небольшой зал, и нам предложили закрыть оплату перечислением, но мы отказались и продавали свои билеты. Только повесили афишу «Олег Даль» — всё размели мгновенно. Зал перед началом — битком! Сначала шёл ролик. После него все сидят, ждут… Даль «выступил» — люди уходят. Посмотрели на него, а больше ничего и нет… Работы-то нет! Сел на стульчик и молчит.

Старики там всё говорили:

— Такой красивый, молодой… Что же это он сидит? Ну как же так?!

А что ты им скажешь?! Что объяснишь?! Он сидел, а люди вставали и уходили. И нам так было стыдно! Так было неудобно! И он сам нервозный, заводится. Он же тоже всё видит: вышел в полный зал, а после второго ролика — половина…

По-моему, последнее, заключительное выступление у нас было в ДК «Южный». Народу было! Рядом завод, и все с работы шли прямиком во Дворец. Конечно, пришло очень много молодёжи. Они его вопросами сразу забросали. И вдруг он говорит в зал:

— Мне некогда отвечать! Меня ждёт женщина.

Повернулся и ушёл. А на меня потом накинулись:

— Кого вы к нам везёте?!! Он только для того, чтобы деньги взять!

И я его не виню!!! Я виню Бюро пропаганды! Им не нужно было этого делать. Не нужно!!! Человек болен, он не в форме. Разве можно его такого отпускать? Да ещё на такое дело?! А деньги ни при чём… Он их практически и не собрал. Какой мог быть сбор по тем временам — гроши. А вот впечатление смазалось всё!

Очень часто вспоминал Володю Высоцкого и всё говорил:

— Ну, мне вот только дожить до Нового года…

— Почему же так?!

— Нет… Я больше жить не буду… Я вскоре за Володей пойду… Очень даже скоро… Вот годок — и всё. И больше я жить на этом свете не буду… Только б до Нового года!..

— А потом?

— А потом… Очень скоро меня не найдут…

Так оно по его и вышло. Через полгода он ушёл. А красавец был! Приехал молодой и красивый… Я его встречала на вокзале и селила в гостиницу. У нас хорошие средства были, и я спрашиваю:

— Вам что? «Люкс»?

— Зачем мне? Мне и одноместного хватит…

Оплатили ему одноместный номер в «Пензе». Всё по желанию, всё выспросили: с телевизором или без? Как и что? Многие ведь не любят, когда чего-то не хватает, или что-то лишнее.

— Да как хотите… Мне всё равно. Как вы посчитаете нужным — так и делайте.

Дали ему хороший номер — всё как надо. Машина у нас была хорошая, и водители славные ребята. И площадки-то у нас, в принципе, были неплохие. Но всё как-то не так получалось…

Когда я узнала, что его больше нет, первое чувство было — жалость. Очень жалко было. Очень хороший человек… Он же и злобным не был, потому что мы и злобы-то в нём никакой не почувствовали. На нас не кричал, не сердился, никогда не грубил, как некоторые артисты. Без всяких «фокусов». Всё держал в себе. Только раз, в машине между встречами сказал:

— Как мне всё это надоело…

Я его даже спросила тогда:

— Олег, ну, мы… может, закроем тогда площадки?.. Извинимся и отменим. А деньги мы потом вернём организаторам… Встреч-то, по существу, и нет…

— Да нет… Я уж отработаю…

Но выступлений как таковых так и не было. На сцене его зрители практически не видели. Он сидел в глубине её на стульчике, опустив голову. Ни на какие вопросы людей, конечно, не отвечал. Так и «работал». Я даже как-то и не помню, что он говорил, когда не молчал: голос был тихий, без всяких эмоций.