Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов

Это пространство чистой возможности само по себе катастрофично, так как оно изгоняет из себя всякую конкретность присутствия — как сказал бы Хайдеггер, Dasein. Речь идет о некой форме бытования, не знающей индивидуации и, следовательно, полноценной экзистенции. Сущность тут как будто не достигает актуальности. Томас Уолл замечает по поводу такого рода существования: «Мы узнали от Хайдеггера, что существование — это возможность вообще,а потому нереализуемая в частности, невозможная в частности. Существование как всеобщность возможного — это именно невозможность; тревожащая невозможность Da-sein — того самого сущего, которым я являюсь по существу»

[225]. Левинас утверждал, что существование предшествует миру и выражается в предельной пассивности лени, например, у Обломова: «Она — не мысль о будущем, за которой следует отказ от действия. Она заключается в конкретной полноте отказа от будущего. <…> Она — усталость от будущего» [226]

. И в этом смысле существование, как чистая потенциальность, целиком принадлежит прошлому, но прошлому, парадоксально располагающемуся вне пределов памяти. Ведь процесс припоминания, несмотря на частую его пассивность, все-таки обладает направленностью, которой не знает «пространство до всякой памяти».

Мемуары в «Живите в Москве», таким образом, уходят из индивидуальной памяти в пространство чистой возможности и пассивности, которое в силу своего совпадения с абсолютным прошлым абсолютно детерминировано. Оно как будто прочерчено неотвратимыми маршрутами, манифестирующими пассивность самой потенциальности. Вот как описывает Пригов такую безличную память до всякой памяти:

Но пространство — чисто и прохладно. Силовые линии его, хоть и проложены нами, вернее, в сотрудничестве с нами, несут в себе все черты уникальности, неподдельности абсолютных мировых линий. Надо просто охладить себя до полного совпадения с ними, попадания в них. И они понесут с дикой скоростью по единственно возможным для этого пространства направлениям. А может, и наоборот, неимоверно медленно, незамечаемо для обычного бытового глаза и ощущения времени, они повлекут тебя, как бы даже одновременно оставляя застывшим и отрешенным на месте. Но тоже в пределах единственного направления, только и возможного в данном пространстве. А поскольку это пространство единственное нам возможное, то и направления — единственные для нас возможные в пределах положенной нам антропологии, включающей в себя только толстые материальные наши тела и агрегатные состояния, но также тела ментальные, астральные и уж полностью бескачественные, типа тел первой, второй, третьей заключительной смертей. Эти направления, пространства, линии суть больше проявление жизни, чем сама жизнь, еще не ставшая точной и четкой. Я это знаю. Я там был (ЖВМ, с. 286).

Направления движения в пространстве, предшествующем памяти, в существовании, предшествующем сущему, абсолютно детерминированы. Но движение в них имеет странный характер тотальной пассивности. Более того, оно как бы возвращает сущее к неопределенности бытия. Сначала упоминаются материальные тела и агрегатные состояния, потом на смену им приходит нечто «бескачественное», и весь этот процесс детерминированного движения увенчивается смертью, в которой жизнь проявляет себя больше, чем в самой жизни. К тому же все это пространство определяется именно как всеобщее пространство нашей антропологии, человеческого вида как такового. Собственно, существование — эта «всеобщность возможного, — как правильно указывал Уолл, — это именно невозможность».

8. ТРАНСЦЕНДИРУЮЩАЯ ГЕОМЕТРИЯ