Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов

А затем, повиснув на подножке трамвая, помахал им рукой. Однако

…Он не знал, что дядя СтепаВидит все издалека.Он не знал, что дядя СтепаНе простит озорника.

Другой «озорник» испортил в «Детском мире» игрушки: «Он салазки опрокинул. / Из кармана гвоздик вынул, / Продырявил барабан». На требование продавца уплатить за испорченный барабан он стал дерзить:

…Не заплачу!— В отделение хотите? —Отвечает: — Да, хочу!

Только вдруг у хулиганаСердце екнуло в груди:В светлом зеркале СтепанаОн увидел позади.— В отделение хотите?— Что вы! Что вы! Не хочу!— Деньги в кассу заплатите!— Сколько нужно? Заплачу!

Дело в том, что «постовой Степан Степанов / Был грозой для хулиганов».

Не удивительно, что столь «беззубый» милиционер вызывает у Дмитрия Александровича Пригова нескрываемое раздражение:

В созерцании пусть отвлеченном, но чистомМне открылось, что Милицанеру под статьВ полной мере у нас еще нет ТеррористаЧтоб обоим в величье пред небом предстатьЧтоб сходились они на российском простореКак мужское и женское, пламень и ледА не то порождаются вредные жизни химерыИ стоишь ты, мой Милицанер, вроде как Дон Кихот

И в самом деле, Милицанеру как инкарнации государства и гармонии не пристало быть «вроде как» Дон Кихотом. Если Милицанер воплощает «правильность на этом свете», то Террорист, напротив, «анархист / Дисгармоничный духа монархист».

Будучи одновременно анархистом и монархистом (!), приговский Террорист не только дерзит Милицанеру, но иногда и убивает его. Тогда читатель становится свидетелем страшных картин, когда «в подмосковном рву некошеном / С ножом в груди Милицанер / Лежит». Этот трагический исход вполне соответствует напряжению разыгрываемой драмы.

Мы почти всегда видим Милицанера, отдающего распоряжения (как, например, его знаменитое обращение к водопроводчику, газовщику, электрику и курьеру: «Не баловаться!»), но почти никогда не видим последствий его деятельности. И даже в тех редких случаях, когда эта деятельность изображена, ее идеальность отражает идеальную природу самого Милицанера. Так, в сцене спасения девушки от хулиганов Милицанер появляется как будто «с-под земли»: «Был Милицанером столичным / Она же по улице шла / Стоял на посту он отлично / Она поздней ночею шла» [455].

Появлению Милицанера предшествуют действия хулиганов: «И в этот же миг подбегают / К ней три хулигана втроем / И ей угрожать начинают / Раздеть ее мыслят втроем». Подобно михалковскому «озорнику», что толкнул подружек в грязь и столкнулся с дядей Степой, «три хулигана втроем» сталкиваются с Милицанером, произносящим сакраментальное: «Закон нарушаете этим / Немедленно чтоб прекратить!» Обычно дальше наступает сюжетный провал, но Пригов завершает сцену финалом из советского романа: «Она же взирает прекрасно / На лик его и на мундир / И взгляд переводит в пространство / И видит рассвет впереди».

«Рассвет впереди» появляется от одного лишь упоминания закона. Именно в нем Милицанер соединяется с Государством. И именно на этой связи держится приговская «метафизика». Даже убийство не превращет Милицанера в убийцу:

Вот, говорят, Милицанер убийцей былНо нет, Милицанер убийцей не былМилицанер константен меж землей и небомКак частный человек, возможно, он убил

Все неслучайно в этом мире:Убийца послан чтобы убиватьМилицанер — чтобы законы воплощатьНо если он в мундире убиваетНе государства он законы подрываетНо тайные законы мирозданьяМетафизического он достоин наказанья

Милицанер являет собой деперсонализированную инкарнацию Закона: «как частный человек, возможно, он убил» — однако этого отнюдь не достаточно для того, чтобы стать убийцей, поскольку, согласно «порядку», «Убийца послан, чтобы убивать / Милицанер — чтобы законы воплощать».

Эта связь раскрывается у Пригова и в обратном направлении: «метафизика в допросе» возникает оттого, что будучи разделенными «столом зеленым», Милицанер и преступник объединены «Законом».