Некоторые не попадут в ад

Между тем, лицо Захарченко по-прежнему ничего не выражало — казалось, он даже не видит, что Томич пьян; он только кивнул в ответ на полученную информацию и, разлив всем ещё по рюмке, сказал:

— Я тебя не знаю, но Захар — мой брат, и его рекомендации принимаются мной на веру безусловно.

«Нихера себе», — подумал я; трезвея с каждой рюмкой до какого-то уже хрустального — причём речь идёт о горном хрустале — состояния.

Я видел вопросительные глаза выглянувшегося из-за портьеры официанта, видел косящуюся личку Главы, пытающуюся понять, что это за странная такая компания, видел самого Главу — он деловито закусывал и говорил о том, что его не волнует, как мы будем вооружаться; нам дадут известный минимум — но не более того; всё остальное ищите, где хотите.

Томич повторял «понял» или «я понял-понял» на каждое второе слово Главы, тем самым мешая Главе разговаривать, перебивая его, — но Глава и это терпел, будто не замечая, — хотя при иных обстоятельствах затыкал людей за куда меньшие проступки и даже не различимое мной несоблюдение субординации.

Зашёл разговор о наших знакомых контрабандистах — известных и Захарченко, и мне, и Томичу, — и, немного забывшись, я сообщил, что Томич сидел: вроде как ему проще будет с этим контингентом.

— Ты же говорил, Захар, что у тебя не будет сидевших! — вдруг повернулся ко мне всем корпусом Захарченко; он всё помнил и всё сёк! — А у меня тут целый комбат — без пяти минут рецидивист…

Не торопясь, выдерживая достоинство, с некоторым даже нажимом, я изложил Бате обстоятельства получения Томичом срока: в итоге получилось так, что его даже уважить за это надо.

Глава выслушал и вдруг, обращаясь к Томичу, перешёл на феню.

Здесь я мог бы соврать и придумать их диалог — но я ничего не понял, и ничего не запомнил; они перебрасывались на воровском жаргоне таинственными и хлёсткими фразами: Захарченко атаковал, Томич ловко парировал, и, наконец, рассмеялся — несколько даже, мне показалось, протрезвев:

— Знаю я всё это, знаю. Откуда ты вот знаешь?

Этим своим «ты» он меня порядком уже бесил; но что было — то было: Томич выдержал те экзамены, которые должен был выдержать; а что он пьяный явился — ну, с кем не бывает.

Я, честное слово, оценил в ту ночь Батино — как это назвать? — государственное мышление? командирское понимание? человеческую широту? — как-то так.

Батальон собрали; мы работали. Только на пятый месяц существования бата я поддался на уговоры одного знакомого военкора: он праздновал день рождения, и элементарно раскачивал меня: «Захар, брат, уважь мою днюху, дай маленькое интервью!» — я часов восемь крутил головой: «Нет, даже не проси!» — но к ночи он, пообещав какой-то ништяк батальону, всё-таки уломал меня.

Сделали разговор минут на пятнадцать, меня сфотографировали на передке в Коминтерново — мы тогда стояли там и на Новоазовской косе, — и: я предположить такого не мог.

У меня разрывался на части и рыдал от ужаса телефон (тогда российские операторы ещё ловились в Донецкой народной республике, потом Киев нас отрубил).

Дюжина информагентств молила меня об интервью, о съёмках, о подаренном им дне.

По мне долбили густым огнём все киевские средства массовой информации. Обо мне накатали множество новостей европейские медиа.

В российскую информационную сеть бросили пачку дрожжей и пачку тротила.

В ближайшие сутки тысяча неизвестных мне людей пожелали мне погибели.

Закрутились конспирологические мельницы!

Вдруг выяснилось, что батальон создали кремлёвские думские дьяки — с целью загнать в донецкие степи и перемолоть здесь всё российское отребье, или, как вариант, лучших сыновей нашей земли; зачем перемолоть, я забыл, но там выкладывались весомые доказательства.

Только тогда, в свои сорок, я вдруг с ликованием, плотно замешанном на омерзении, понял: мировые новостные ленты время от времени дают информацию, вообще не имеющую отношения к действительности.

Берётся один элементарный факт — и на него накручиваются километры трактовок, обоснований, допущений, интерпретаций… В моём случае все они — подчёркиваю, все, повторяю, все, — были лживыми.

Всё выглядело как горячечный бред сивой кобылы.

Батальон придумал я сам, ночью, за столом; предложил Захарченко, заманивая его вылазкой на чужую территорию, расширить подведомственный ему силовой блок ещё на один подраздел; подключился Томич — и тот официант с графином. Больше никого в этой истории не было.

Зато с каким упоением я наблюдал картину в российских верхах!

За информацией о моей службе в составе армии Донецкой народной республики средства массовой информации обратились в российское Министерство обороны. «Как так, значит, Россия всё-таки поставляет своих головорезов на Донбасс? А вы говорили: гражданская война! А у вас вот там что».

Минобороны, естественно: «Да мы вообще не знаем, кто это».

Учитывая то, что звонили им из трёхсот различных мировых медиа ежедневно, они там едва ли не внутреннее расследование затеяли: что за такое, где протекло, кто этот тип, за каким ведомством числится? — сейчас император спросит, а мы ни сном, ни духом.