Некоторые не попадут в ад

Стояли за шлагбаумом: Шаман строгий, Злой — весёлый. Я сел за руль, в машине тут же выложили новости: новый передок у нашего бата — Сосновка, Мариупольское направление; вчера зашли, сегодня всю ночь была перестрелка такая, что мама не горюй, бойцы не чаяли остаться живыми — но Бог миловал; и блиндажи крепкие.

— Кубань там… — начал Злой и тут же сбился, — …как его?

— Молебен, — подсказал Шаман.

— Да, наш Кубань молебен ночью проводил, — закончил Злой. — С миномётов садили так, что… все сползлись молиться.

Кубань был, пожалуй, единственным казаком в батальоне и, как положено у настоящих, а не ряженых казаков, истинным христианином — тоже, призна́юсь, едва ли не единственным среди всех нас, маловеров, не считая разнообразных язычников и не редких мусульман.

Кубань был постоянно обуреваем как минимум двумя желаниями: привести к Господу хоть ещё одну заблудшую душу (первое) и что-нибудь себе выкружить (второе): новые ли берцы, пистолет ли, свитер, мобильный покрепче, — за этим, естественно, он обращался ко мне. Я, признаться, баловал иных бойцов и офицеров: им, с зарплатой в шестнадцать (солдатская) и двадцать (офицерская) тысяч рублей разбежаться было некуда; не то чтоб я искал дешёвого авторитета — я давно перешагнул эту ступеньку, — а так, было приятно посмотреть, что людям хорошо и удивительно. Мне ведь ничего не стоило.

Кубань ловил меня иногда на «Праге»; мне полагалась, естественно, своя отдельная офицерская комната — иногда там останавливались мои гости, я проводил там всякие секретные переговоры, разбираясь в сложных ситуациях, которые непрестанно в батальоне возникали, как и в любом другом подразделении, — вот и с Кубанью общался, но с его почина всегда.

Он говорил, что в бойцах бесы пляшут; я соглашался с ним, горевали на пару, — хотя: бойцы как бойцы, я сам такой же.

Мы с ним ещё в первую батальонную зиму, найдя подходящее пустое помещение, открыли свою молельню в батальоне; приехал добрый батюшка, знакомый нашего Кубани, освятил; другие добрые люди, мои друзья, сделали настенную роспись с ясноокими святыми, я туда понемногу привозил иконы, а что-то Кубань всю войну возил с собою; но в молельню, помимо Кубани, и меня, изредка, — не ходил никто.

Помню Кубань таким: стоит на нулевом этаже, что твой ловец душ, — у одной нашей поварихи поранило жениха, тоже в нашем батальоне служил, другая повариха жуть как волнуется о своём муже: тот в разведке у Домового — а разведка ушла на промку, уже должна была вернуться, а всё нет парней, — Кубань обеих поварих хвать — и в молельню: молитесь, дуры, — и даже запирает их там.

Те и молятся.

Худо-бедно, но нескольких бойцов покрестил — того же Злого, скажем; тот с Кубанью говорил раз, и два, и три — и поверил ему, и послушался.

Подходил, правда, Кубань к Графу — который и так был крещён, — наставить на путь, приучить исповедоваться, причащаться, но с Графом сложней. Граф говорит: «Кубань, а у тебя как с женой твоей?» — Кубань: «Тяжело — баба», — Граф: «А сын у тебя где?» — Кубань: «В России, мыкается, казака не получилось из него», — Граф: «Ну, когда будет с женой и с твоим сыном всё хорошо — приходи рассказать, как у тебя это получилось».

Кубань не обижался никогда, ласково улыбался: «Ох, Граф, ох, Граф, суровый ты человек — немец!»

С малого расстояния — некогда было отбегать — Кубань засадил, будучи в разведке, из гранатомёта в украинский БТР, всех убил; через неделю ему опять представился подобный случай, и ещё один БТР, и он снова сделал выстрел в упор — метров с двадцати, не больше; в итоге у него лопнули ушные перепонки, и теперь Кубань в ушах всегда носил ватку.

Какое-то время, в самом начале войны, он даже был комбатом, — и, по рассказам, батальон его без молитвы и без причастия на боевые не выдвигался. То, что бывший комбат служил теперь рядовым бойцом, — являлось обычным делом: должности, особенно в первые месяцы войны, легко добывались — и потом столь же легко терялись.

Как затеем обстрел, или какое ещё дело, ведущее к смертоубийству, — Кубань меня зовёт: пойдём молитву вместе прочитаем. Говорю: Кубань, я один молюсь. (Врал, мало молился. Надо было больше.)

…В это утро мы сразу поехали на Сосновку — в машине имелся запас б/к, мой броник, шлем, — чего ждать-то.

По дороге к Сосновке, в какой-то деревне, заехал в продмаг, накупил пацанам колбасы и сигарет, «сладенькой водички» для Кубани — местной палёной «колы» (других слабостей у него не было: он не употреблял спиртного совсем и не курил, а если дымили при нём — нарочито обмахивался).

На Сосновке пообщался с весёлым Домовым, тот сразу разложил карты, полюбовались. Наш несчастный неприятель был от нас совсем близко, здесь было где порезвиться, пространство для, как это называется, манёвра имелось: надо было только примериться.

Я посмотрел, кто где расселился, нашёл себе пустующий домик посимпатичней, сказал ротному, Доку: здесь буду жить, никого не запускай.

— Пусть взводный сопроводит меня на позиции, — попросил.

Из кривого домика вылез заспанный взводный: «Ага, я щас, тащ майор». Через пять минут выбежал уже готовый.