Некоторые проблемы современный прозы

Вы можете возразить: такие вещи, как «Тихий Дон», рождаются не каждый день, не каждый год, не каждое даже десятилетие. Верно, не каждое. Но верно и другое: названные выше произведения — а сколько их осталось еще не названными! — появились одно за другим за неполных два десятка лет.

В чем же дело? А не в том ли, что с некоторых пор социальное, гражданское, народное и партийно-классовое

начала в нашей литературе, всегда имевшие решающее значение, в творчестве отдельных наших писателей несколько приглушились, стали проявляться не столь страстно и взволнованно, их все чаще стали заменять иные звуки, скорее интимные, камерные, обращенные прежде всего к своему собственному изысканному слуху, к своей утонченно-эстетской душе. При этом тона мажорные, естественно, объявлялись лишними, как бы вне художественного закона.

Теперь-то уж трудно установить, кто из критиков и по какому конкретному произведению о рабочем классе впервые употребил выражение «производственный роман». Находка удивительная по своей емкости и по заключенному в ней уничтожающему смыслу. Ничего не надо доказывать, достаточно сказать — «производственный роман», и книги вместе с ее автором уже нет, они сражены насмерть. Беды бы большой не было, а была бы, очевидно, лишь польза, если бы такого рода микрорецензий удостаивались действительно слабые вещи, вещи иллюстративные. Но мы сами того не заметили, как формуле этой — «производственный роман» — стали придавать все более расширительный смысл. И она уже вторглась в пределы, куда вход ей должен быть напрочь запрещен,— она неизменно присоединялась к произведению, где автор показывал своих героев в процессе труда, то есть делал то, что делали до него большие и даже великие художники слова. Но вдруг это стало почему-то немодным

, более того — противоречащим высокому искусству, а «честных производственников» начали даже третировать и высмеивать в стихах. Между тем красота человеческого духа наиболее ярко проявляется именно в труде.

Слов нет, когда за ревом заводских гудков, за шумом станков мы не слышим голоса рабочего человека и биения его живого, трепетного сердца,— это плохо. Но еще хуже, когда мы отрываем его от главного, от того, что в конечном счете сделало человека человеком,— от его труда, а начинаем назойливо копошиться в его душе, отыскивая в ней всякие «изъянцы» и «ущербинки», свидетельствующие-де о раздвоенности человеческой личности вообще. А некоторые «интеллектуалы» в ряде случаев готовы изобразить рабочий класс силой якобы политически инертной, не способной возвыситься до понимания насущных задач общества в целом, хотя подобные «концепции» в корне противоречат марксизму-ленинизму и всей практике мирового революционного движения. Противопоставлять же нашу интеллигенцию рабочему классу вообще глупо, поскольку она у нас, интеллигенция, всеми корнями связана с рабочим классом

и колхозным крестьянством — по большей части она ведь выросла из их недр.

Кстати, о самих этих терминах «интеллектуал», «интеллектуальная литература». Что они означают? По простоте душевной мы полагали, что книги — во всяком случае хорошие книги — пишут интеллигентные люди, и проза, и поэзия, и драматургия, вышедшие из-под их пера, непременно должны быть интеллектуальными, ибо явились на свет как законные детища духовной жизни их творцов. Ничего подобного! Есть, оказывается, интеллектуалы

, а есть и неинтеллектуалы. И когда некоторые наши собратья спохватились, разобрались, что к чему, то оказалось: за термином «интеллектуальный» часто сокрыт далеко не интеллигентный смысл, поскольку здесь имеется в виду без достаточных оснований еще при жизни вознести на пьедестал одних и отнести в разряд посредственности других. Во всяком случае под пером некоторых теоретиков от литературы он, этот термин, обрел оценочное значение с непременной цифрой «5» по пятибалльной системе, да еще со знаком плюс. А как же иначе! Речь ведь идет об интеллектуальной, мыслящей литературе. И тут не уточняется, как, о чем и, главное, за что ратует эта мыслящая литература. Это уж дело десятое. Важно — мыслящая…

Правы те товарищи, которые уразумели наконец, что, испытав столь неожиданные и странные превращения, понятие «интеллектуализм» (хотели того или нет люди, его породившие), по сути, размывает все социальные горизонты и пристрастия, вольно или невольно смыкается с проповедью внесоциальности, аполитичности искусства. Вот почему мы обязаны сохранить высокую бдительность к подобным «теориям».

Что же касается произведений о людях труда, то они будут создаваться — и, в этом мы глубоко убеждены — не по рецептам таких «теоретиков», а опираясь на лучшие традиции советское литературы и богатое содержание самой жизни рабочего класса, который необычайно вырос и возмужал духовно.

3