Некто Финкельмайер

Манакин – якут или чукча, решил Никольский – круглый, как шар, солидный человек с маслянистым плоским лицом растянул губы, сомкнул и без того узкие глазки в щелочки и тоненько захихикал. Возможно, глупая шуточка Финкельмайера и в самом деле пришлась по вкусу ему, но скорее всего он притворялся. Сам же Финкельмайер тоже смеялся – с откровенной издевкой смеялся над этим человеком, и в черных глазах Финкельмайера злобно поблескивало, неровные крупные зубы хищновато скалились.

– Милая сценка, – прокомментировал Никольский.

Манакин деликатно усаживался, его зад как бы удостоверялся, действительно ли есть под ним сидение.

– Откушайте, сударь. – Никольский налил водки до половины большого бокала и переставил его ближе к Манакину.

– Товарищ кто будет? – спросил Манакин, с улыбкой глядя на Никольского.

– Я буду товарищ Никольский, – ответил он и, не вставая, протянул руку.

– Товарищ Манакин, – серьезно сказал Манакин, осторожно вложил пухлые пальцы в руку Никольского и мелкомелко ее потряс. – Имя-отчество Данил Федотыч.

– Леонид Павлович, – решил уточнить и Никольский. – Да вы пейте бокальчик-то.

Манакин выпил – глотками, как воду из стакана, и на лице его ничего не отразилось. Не стал он и закусывать.

Аарон-Хаим Менделевич был в восторге:

– Молодец, Манакин! Пусть ответственный товарищ из Москвы знает, как Манакин уважает нашу родную любимую московскую водку! Так сказать, да здравствует нерушимая дружба народов и монолитное единство нашего общества!

Манакин не обращал на него внимания.

– Товарищ Никольский, – удовлетворенно повторил он. У него получилось «товалисникосски». – По какой линии? – спросил он затем. Голос Манакина был высокий, хрипловатый, с какими-то стертыми, незначащими интонациями.

– По административной. Курирую, – отвечал Никольский, которому было наплевать, как Манакин воспримет его слова. Но тот, похоже, воспринимал их должным образом, кивал головой и с уважением смотрел на Никольского.

– А он у нас по партийной, – продолжал Финкельмайер возносить своего знакомого. – Манакин – инструктор райкома, во! Проводник любых решений в народную массу!

Манакин всей тушей повернулся к Финкельмайеру и все тем же бесцветным голосом возразил:

– Заведуюссий отделом культуры. С пятнадцатого января, товарищ Финкельмайер.

Аарон-Хаим замер… Челюсть у него отвисла, птичий глаз уставился на Манакина.

– Вэй! Вэй'з мир!.. – наконец прошептал Финкельмайер. – Так вот оно что, Манакин?..

Никольский ковырял вилкой в мясном. Паясничает или в самом деле испугался? – подумал он о Финкельмайере… И что у него за дела с этим окороком? А дела у них были, это чувствовалось по всему, Манакин неспроста подсел к их столику… Что ж, пусть поговорят, мне ни к чему, у меня своих забот хватает.

– Прошу извинения, – церемонно сказал Никольский и встал. Он прошел в гостиничный вестибюль, разыскал туалет. Выйдя из кабинки, долго мыл руки, при этом вглядывался в висевшее над раковиной зеркало. Из зеркала на него смотрело лицо человека, с которым у Никольского было что-то связано, но он не мог сообразить, что именно. Это было одутловатое, с круто изогнутыми уголками рта и потому немного неприятное, презрительное лицо. И глаза нагловатые, а веки набрякли и красны от курева и бессонницы, под глазами мешки. Правда, у этого типа, кажется, должен быть профиль классически-правильный, по височкам струится благородная седина, но тем паскуднее… «Старый хрен, наследственный бабник», – процедил Никольский, и наглая рожа в зеркале покривилась.

Потом он стоял в вестибюле, смотрел в темное окно, за которым по-прежнему вьюжило, и ветер качал обалделые фонари, и ни единой души не было видно. «Не спотыкайся, загнанный олень», – опять пришло ему на ум. Никольский повернулся и пошел в зал.

Финкельмайер ожесточенно жестикулировал, высоко вздымая подрагивающие руки.

– Да пойми же, дурья твоя башка, это же даровое, – вдалбливал он что-то Манакину, который сидел с непроницаемой физиономией. – Да-ром! Понимаешь? При чем тут твоя должность?

Манакин молчал. Финкельмайер же увидел Никольского, вздохнул и сказал устало:

– Слушай, Манакин, завтра поговорим. Ты иди. Мы с товарищем Никольским кофе пить будем.

– Нельзя завтра. Надо лететь обратно завтра, – хрипловато ответил Манакин и прикрыл глаза. Финкельмайер ненавидящим взглядом уставился на него, потом тихо, с трудом сдерживая ярость, проговорил:

– Хватит, Манакин. Считай, что самолет задержался. Я еще не прилетел. Завтра днем. Да и плевать мне на все это, понял?

– Зачем днем? Нельзя даем, утром надо, – быстро заговорил Манакин.

– Хватит! Днем, я сказал! – взорвался Финкельмайер.

Манакин подумал немного, затем с достоинством поднялся.

– До свидания. До свидания, товарищ Никольский, – как ни в чем не бывало распростился он и отошел.

Никольский доедал мясо. На столике давно уже остывал кофе, стояли две рюмочки с коньяком. Водочный графин был пуст, и Финкельмайер просто-напросто опрокинул свой коньяк в рот, а чашечкой кофе запил.