Нелюдь

Тони не отвечал: шевеля пальцами, он наблюдал, как лейстомерия подплывает все ближе и ближе. Обычно «креветке», беспомощной и малоподвижной, любое движение в стакане только мешало подойти к жертве. Но Тони был опытным наркоманом. Его движения «креветке» только помогали.

– Чего не будет? – рассеянно спросил Тони.

– «Шквалов» не будет, понятно тебе? Их больше нет на «Возмездии», базы нет, вокруг Барры теперь плавают две луны и восемь тысяч трупов. Склады накрылись.

Лейстомерия уцепилась за средний палец, за самое хорошее место – за подушечку. На коже взбухла чернильная капля. Еще через мгновение оболочка лейстомерии опала – содержимое ее отправилось в странствие по сосудам. Если приглядеться, можно было увидеть прозрачную пленочку, медленно тонущую в стакане. Привычный укол заставил Тони вздрогнуть – и вслед за ним по телу прокатилась желанная и жгучая волна счастья: попавшая в чуждый ей человеческий организм «креветочка» отчаянно сопротивлялась, выбрасывая в кровь один из сильнейших наркотиков животного происхождения – аритромин.

Инстинкт жестоко обманул бедную тварюшку с Ксионы. В ее родном мире живые существа были отличным гнездом для разведения новых и новых поколений лейстомерии – в крови человека «креветочка» умирала не позднее чем через две недели. Если это была хорошая кровь. Чем больше были неполадки в организме человека – тем меньше могла протянуть лейстомерия.

– Хотел бы я работать на ван Эрлика, – мечтательно сказал Тони.

– У него крышу снесло. Угнал третий по величине корабль флота. Взял в заложники [убернатора Лены. Потом разнес этим кораблем базу над Баррой. Дети Плаща ищут его по всему сектору и обещают за него рай. А император обещает за него две на десять в восьмой.

Тони хмыкнул.

– Две на десять в восьмой лучше, чем рай, – сказал он.

– Ну да, – хрюкнул крийн, – две на десять в восьмой и твои собственные кишки на закуску. Тот, кто выдаст ван Эрлика властям, не успеет на эти деньги даже булочки купить.

– Я бы его все равно выдал, – сказал Тони, – надо же, сволочь! Поставки не будет!

Крийн поднялся и тихо растворился в чадном воздухе ночного клуба.

* * *

Было уже далеко за полночь, когда белый длинный лимузин генерала Трастамары остановился перед окованными воротами на окраине Моря Величия.

Это был один из самых дорогих пригородов Столицы, заповедник министров и миллиардеров. Тысячи лет здесь в теплом мелководье росли митрийские кораллы, дивных оттенков и форм, порой поднимающиеся над дном на десятки метров. Когда море ушло, кораллы остались: улицы и сады квартала были сплошь забраны в фестончатые цветы и изысканных расцветок заросли. Заборы были выточены в известковых кущах, переливающихся радугой в свете Кольца, над крышами изящных домов вздымались игольчатые шары Lautuium и бело-синие веера Plescifera luminosa.

Ворота бесшумно ушли в землю, и белый лимузин въехал по гравиевой дорожке к белым колоннам двухэтажного особняка.

Парень лет тридцати, чертами лица напоминавший Станиса, кланяясь, провел нового главу службы Опеки и майора Син на широкую веранду, отделенную от ночного сада мерцающим полем, о которое бились светлячки. В глубине веранды, в кресле-«блюдечке», сидел человек.

Колени его были накрыты пледом, и на пледе свернулся большой бело-рыжий кот.

Человек был стар. Невероятно стар. Кожа его истончилась до полной прозрачности, обтянув кости сухой пупырчатой пленкой так, что они походили на клешни крийна. Волосы и брови исчезли полностью; лицо сморщилось, как печеное яблоко, повисло мелкими складками.

Человек в кресле был так стар, что когда двадцать два года назад кадет Трастамара сказал: «Я сегодня еду к прапрадеду. К Ли Трастамаре», – его сокурсник поглядел на него и спросил: «К Живоглоту? Но он же… А разве его не казнили? Где-то после Большой Войны?»

Ли Мехмет Трастамара казался старше Вечной Империи. Так оно и было на самом деле.

Кот на коленях Ли поднял голову и недовольно посмотрел на вошедших.

Вслед за ним поднял голову сам Живоглот. Совершенно прозрачные глаза цвета замерзшего гелия пробежали, как детекторный луч, по новоприбывшим и остановились на небольшом белом контейнере, который Станис нес в руках.

– Мне звонили, – сказал Живоглот, – поздравляли… с твоим назначением.

– Я думал, меня расстреляют, – ответил Трастамара.

– Еще успеют. Что ты мне привез?

Станис почтительно поставил контейнер на плетеный столик перед креслом-качалкой и распахнул крышку. Пахнуло холодом. С охлаждающего контура тек синеватый пар. Внутри, в белых хлопьях азота, лежала человеческая рука, отрубленная по локоть, с прихваченным лоскутом плеча.

– Это тот, которого застрелила майор Син, – сказал Трастамара, – клетки Плаща должны были сохраниться. Тебе должно быть интересно, это модификация или… исходный дизайн.

Ли поднял голову. Немигающие, как у крийна, глаза смотрели прямо в зрачки Трастамаре.

– Тебе не стоило хранить его при минус семидесяти восьми. Клетки Плаща погибают при шестидесяти.