Немец

Несмотря на постоянно обновляемые человеческие и технические ресурсы, Красная Армия тоже не была готова развертывать масштабные наступательные операции. Пленные сообщали, что в некоторых артиллерийских частях приходилось устанавливать норму расхода боеприпасов — один-два выстрела на орудие в сутки.

Противники нуждались в передышке.

Ральф пока ничего не знал об этом. Его основной заботой было выжить, а выжив, он мечтал избавиться от навязчивого бреда, который доводил его внутреннее духовное состояние до предельной степени напряжения. В мозгу Ральфа смешались имена, картинки, названия, звуки, умозаключения и воспоминания, и все это плавно перетекало друг в друга, смешивалось, рождая новый, чудной мир, в котором дружно уживались несовместимые вещи.

Ральф Мюллер сходил с ума.

И, надо признаться, было от чего. В редкие часы, когда его воспаленное сознание устраивало перемирие с обычным мировосприятием, Ральф вновь и вновь, словно кинопленку, прокручивал воспоминания о прошедших трех неделях.

Воспоминания перемешались в памяти раненого ефрейтора будто шарики в лотерейном барабане. Он очень хорошо помнил склонившегося над ним человека в колпаке, видимо, доктора, а еще какие-то сани и нестерпимую боль, отдающуюся во всем теле. И еще двух солдат в ватных полушубках, настойчиво интересовавшихся у врача, не пора ли отнести «этого» на какой-то «лед».

Эти русские солдаты вызывали содрогание и аналогии с ангелами ада, призванными забрать его, Мюллера, несчастную душу. Хорошо еще, что душа Ральфа не была отягощена никакими ужасными злодеяниями. Напротив, особенно теперь он казался себе удивительно чистым и светлым человеком, и даже его собственное тело в периоды полузабытья становилось изумительно легким и прозрачным. Настолько, что Ральф видел сквозь него брошенную на кровать шинель, а сквозь шинель — пружины кровати.

И снова он чувствовал боль. То тупую, то острую, то по всему телу, то в груди или только в области живота. Тогда, в лесу, он почти ничего не ощутил, когда один из его спутников неожиданно ткнул его чем-то в левый бок. Ральф очень испугался, что это конец.

Страх смерти ни с чем нельзя спутать. Сталкиваясь с ним впервые, человек понимает, насколько ему на самом деле дорога жизнь. За время войны в России Ральф должен был испытать этот страх уже несколько раз. Но в стычках с партизанами и даже в первом бою у Хизны рядом с ним, плечом к плечу, боялись русских пуль и другие солдаты вермахта. А в эту секунду он испытывал щемящее запредельное чувство одиночества и беспомощности.

Такое с ним случилось в детстве, когда, поздней осенью, играя в лесу, они с другом забрались в маленькую землянку, а кто-то из детворы бросил в узкий лаз самодельную дымовую шашку, сделанную из эбонитовой окантовки найденного на свалке автомобильного руля. Смеясь и улюлюкая, «товарищи» стали заваливать вход в землянку землей, сухими листьями и ветками. Ральф и его «коллега» по западне отчаянно пытались выбраться. Дышать в землянке было уже нечем, они мешали друг другу, застревали в проходе, кричали и звали на помощь, понимая, что погибают. Через минуту им, обессиленным, удалось-таки выбраться на свежий воздух. До войны Ральфу частенько снился этот эпизод из его прошлого.

Желание жить и в этот раз, зимой 1941 года, победило уверенность в собственной беспомощности перед неизбежным.

Ральф получил удар ножом, а его мозг принял оперативное командование над действиями тела и продиктовал телу осесть на снег, завалиться на тот самый левый бок и постараться больше не двигаться. Правдоподобно притворяться помогала настоящая слабость, которую Ральф тут же ощутил, несмотря на притупляющий чувства мороз. Глаза заволакивало туманом, и вдруг стало совсем не страшно. Тот, что ударил Ральфа, судя по всему, коротким штыком, посмотрел на жертву, хотел наклониться и удостовериться, что черная работа выполнена, но в дело вмешался ангел-хранитель Мюллера — убийца махнул рукой, пробормотал что-то похожее на «конец», взял прислоненную к березе винтовку и пошел прочь.

Шок и холод сделали свое дело. Ральф не потерял сознания, и это было первое обстоятельство, которое помогло ему избежать смерти, причем, надо сказать, смерти полностью нелепой и бессмысленной, при совершенно фантастических и не поддающихся объяснению обстоятельствах.

Пришла боль. С ней проснулось осознание необходимости действовать, принимать решения. Ральф принял решение жить. Для начала, жить ради жизни. Потом уже ради того, чтобы попасть к своим. Не к этим, а к «настоящим» своим, рассказать им все, что он тут видел. Ну, а уж после можно будет смело мечтать и о Ландсхуте, и о соседке Анне… Хотя, сначала, конечно, о колбасках, жареных баварских колбасках с солеными претцелями.

«Мы обязательно закажем сразу двадцать. Зигфрид — известный обжора, так что, лучше уж быть запасливей. Зигфрид! Зигфрид не знает, что здесь произошло!»

В висках стучала кровь, боль под ребрами становилась сильней.