Немец

Так человеческая способность приспосабливаться к любым, даже предельно невыносимым условиям, и извечная жажда праздников для души и тела помогала смертным сохранить рассудок даже во время той страшной войны, где обычные солдаты Ральф Мюллер и его друг Отто, позабыв о ее «великом» смысле, просто мечтали вернуться домой.

Когда процесс мытья был завершен и в доме стало не так холодно, солдаты придвинули стол поближе к печке и выставили на него все, что имелось в рюкзаках съестного. По кружкам разливали кипяток. Кто-то доставал из карманов пакетики с растворимым какао.

— Наконец-то можно тушенку есть по-человечески, как принято! — воскликнул Отто, открывая ножом консервную банку, которую полчаса грел у огня.

И ведь действительно, этой зимой промерзшее содержимое банок напоминало леденцы и его приходилось разгрызать, согревая безвкусные кусочки во рту. Это было в порядке вещей.

Все пили чай и тихо беседовали, когда неожиданно открылась дверь и на пороге появились двое солдат из соседнего взвода. Карманы их шинелей раздулись, лица светились добродушием и были загадочны, как у Санта-Клауса.

Один из них медленно подошел к столу и извлек из кармана шинели два батончика сервелата и бутылку шнапса:

— Не позволите присоединиться к вашему банкету? — произнес он, в то время как его товарищ выкладывал на стол содержимое своих карманов.

Тут было фунтов шесть австрийского шпика, еще одна бутылка шнапса, несколько банок свиной тушенки, сосиски с соевым пюре, запечатанные в целлофан.

Последним на столе оказался сверток с изображением орла и свастики, на котором была надпись: «Храбрые солдаты! Счастливого вам отдыха!»

— Это еще что за шутки? — морщась, спросил один из «сталинградцев», пытаясь прекратить легкомысленный галдеж.

— Такие наборы с деликатесами давали почти всем, кто в прошлом году отправлялся в отпуск, — отозвался кто-то. — Когда мы стояли в Познани, по дороге в Берлин, мне девчонки преподнесли такой же.

— Ладно, — спохватился Ральф, — давайте, рассказывайте, откуда у вас эти несметные богатства.

— Когда все уже размещались по домам, — объяснил один из «Санта-Клаусов», — мы были в отряде прикрытия, на дороге. Мимо следовал обоз, и одна машина застряла в сугробе. Водитель, наверное, заснул и выскочил из колеи. Мы помогли вытащить машину. Нас за это отблагодарили.

— Точно? — переспросил Ральф.

— Точнее быть не может, ефрейтор.

— Ну, тогда приступим к пиршеству.

— Давайте приступим, — поддержал Ральфа Отто. — Только надо быстро освободить кружки от кипятка и налить туда шнапсу.

— Точно, — отозвался рядовой Эрнст Линдберг. — И пусть все, у кого во фляжках осталась водка, поделятся с остальными. Я показываю пример!

И с этими словами он бросил на стол свою флягу, в которой что-то весело булькнуло.

Шнапс, водка, редкие на передовой продукты развязали языки. Разговаривали, перебивая друг друга, громко смеялись.

— На войне, все-таки, жить можно, — философски заметил Отто, запихивая в рот добрый кусок шпика.

— Еще бы! — прошептал щуплый солдат, носивший столь «любимое» всеми русскими имя Фриц. — Посмотри на наших «сталинградцев». Для них сам факт, что они живы — уже счастье.

— Только теперь понимаю, каким вкусным может быть шпик. Ух! — Отто налил в кружку водки.

— Ребята из соседнего взвода рассказывали, что эльзасцу прислали письмо из Франции. Представляете, в Париже запретили продавать спиртное после пяти вечера, так наши называют это «ужасным событием».

— Вот идиоты. Погрызть бы им мороженых котлет!

— Ничего себе, глядите, что я нашел! — проорал Фриц из соседней комнаты. — Я нашел патефон!

— Так в чем же дело, Фриц! Давай, ставь пластинку, и пригласи кого-нибудь из нас на танец!

— Я не заметил, когда он встал из-за стола?

— Он такой маленький — его совсем не видно.

— Ну, хватит вам! — огрызнулся Фриц. — Скажите лучше, что поставить?

— А что там есть? Большевистские песни?

— Тут везде по-русски написано… Стоп! Есть немецкая пластинка…

— Надеюсь, не с речами фюрера? — проворчал «сталинградец».

— Нет, это опера Вагнера. «Золото Рейна». — И все?

— Только эта пластинка.

— Я так понимаю, — спросил один из доставивших продукты «сайта Клаусов», — Вагнер — немец? Тогда, валяй, ставь эту!

Через пять минут дом наполнился звуками симфонической музыки и чередующимися женскими и мужскими ариями.

— Мне больше нравится, когда поют женщины, — мечтательно произнес захмелевший Отто.

Все засмеялись, кроме Эрнста Линдберга. Он насупился, снял очки, в которых казался каким-то незащищенным и, протерев стекла, изрек: