Немец

Повсюду шевелилась земля. Это солдаты, словно восставшие покойники, осторожно выползали из укрытий. Отчего-то слишком спокойно воспринял Ральф вид посеченного осколками ветерана Нейбаха. Последнее, что тот успел сделать в своей жизни — прижать руки к огромной ране на животе. Рядом с Нейбахом, раскинув руки, лежал один из тех солдат, что порадовал взвод Ральфа австрийской колбасой и шнапсом. Знаток классической музыки Линдберг зачем-то выбрался из окопа, и, встав во весь рост, тщательно отряхивал грязь и снег с шинели, не обращая внимания на крики товарищей, которые призывали его срочно вернуться в траншею.

Ральф почти совсем оглох, но это обстоятельство его не расстраивало. Скорее, наоборот — он желал на время полностью лишиться слуха, чтобы не различать доносящиеся до него будто издалека нестерпимые вопли раненых.

Наконец, Ральф увидел Отто. Тот курил, высунувшись из траншеи. Ральф направился к нему, прихватив автомат. От прикосновения к замерзшему металлу сводило руки — выданные им перчатки были слишком тонкими, в них хорошо маршировать на параде, а на большее, судя по всему, они не рассчитаны. По дороге Ральф несколько раз зачерпнул снег и с его помощью пытался стереть с автомата кровь и грязь.

— Ральф, — позвал Отто. — У тебя есть выпить? Моя фляжка… Я потерял.

— Держи, — Ральф протянул ему флягу.

— Сейчас, наверное, пойдут на нас, — произнес Отто.

— Пусть только сунутся, — отозвался незнакомый солдат, сидящий на ящике с гранатами на дне траншеи, — мы им зададим жару. Сволочи! Идите сюда, я жду вас!

Ральф и Отто переглянулись.

— Нейбах убит, — сказал Ральф и, сделав большой глоток из фляги, вновь протянул ее Отто.

— Гауптмана задело осколком, отнесли в лазарет. Через минуту лазарета не стало, — сообщил Отто.

Неожиданно он вскочил на ноги и стремительно бросился к танцующему на бруствере Линдбергу. Тот уже снял шинель и теперь натирал снегом рукава кителя.

— Ты что делаешь, идиот!? — заорал Отто. — У тебя есть мать?

— Есть… — Линдберг растерянно уставился на Отто.

— Ты хочешь ее увидеть?

— Да.

— Тогда слезай с бруствера, скотина, и не подставляйся.

— Мне надо привести себя в порядок. На мне глина и кровь… — Линдберг явно был не в себе.

Отто несильно двинул ему кулаком в челюсть. Линдберг упал и скатился на дно траншеи, где его подхватили товарищи.

— Что с тобой? — спросил Ральф друга.

— То же, что и с тобой, — огрызнулся Отто. — Какая разница, если здесь все и закончится?

— Ну, это еще не известно, — Ральф пожал плечами.

— Все уже давно известно, Ральф. Все уже давно написано на небесах. Отсюда не возвращаются. Радует только то, что скоро этот ночной кошмар закончится, и мы попадем на небеса. Интересно, там кормят? Или тем, кто отдал концы, уже все равно, а? Может, спросить вот этот кусок человека, что валяется за тобой? Эй ты, кусок дерьма, — крикнул Отто, обращаясь к распростертому невдалеке убитому пулеметчику, — как там у тебя на том свете — дают колбасу с картошкой или нет?!

— Отто, перестань… ты же веришь в Бога.

— Верю, в том-то и дело. Ты знаешь, когда мы доставали ее из ящика, там, в деревне, я почувствовал, что скоро умру… и не испугался! Я не понимаю, как тебе объяснить, что я почувствовал. Наверное, впервые поверил в вечную жизнь. Хорошо бы только она была не всегда такой, как сегодня.

Со всех сторон послышались команды. Вдоль линии обороны бежали офицеры, посыльные, в окопы возвращались солдаты. Один из «сталинградцев» присел на корточки перед Отто и Ральфом:

— Сейчас иваны пойдут в атаку, — сказал он. — Обычно они идут сплошным строем, иногда за танками. Держите линию обороны. Если попытаетесь удрать или доведете дело до рукопашной — вам конец. Они сытые и им тепло. А в нашем состоянии драться станет только ненормальный. Не пускайте их в траншеи. Меняйте магазины вовремя, а лучше раздобудьте себе больше оружия, зарядите его и положите рядом. В бою обычно не хватает одного-двух патронов, чтобы остаться в живых.

— По-моему, он ничего не боится, — сказал Ральф, глядя вслед «сталинградцу», который уже инструктировал других новичков.

— Я тоже ничего не боюсь, — ответил Отто, закуривая очередную сигарету. — А он, наверное, думает, что если суждено было выжить в Сталинграде, здесь ему ничего не страшно. Вон, Нейбах, тоже воевал с тридцать девятого года, и что? Его время пришло, несмотря на все заслуги.

— Странно, а я дрожу весь, — Ральфа действительно колотило от холода и от страха перед ближним боем.

— Выпей. Интересно, не будь у нас шнапса, насколько бы сократилось количество героев войны?

— А русские тоже перед боем пьют алкоголь? — спросил Ральф, сделав два или три обжигающих горло глотка.

— Конечно, пьют, Ральф. Кому охота лезть под пули на трезвую голову? Кстати, а вот и они.