Немецкие бомбардировщики в небе Европы. Дневник офицера люфтваффе. 1940-1941

Вижу, что написал о себе уже слишком много. Вроде я пишу мемуары. И все же, почему бы и нет? Может быть, мне стоит попробовать написать нечто в этом роде. Не для публикации, конечно, хотя кто его знает, может быть, в один прекрасный день я совершу что-нибудь такое, что людям захочется узнать обо мне побольше… Но опять-таки, никого не касается, о чем я думаю и что чувствую. Записывать все это на бумагу — для меня своего рода развлечение. Может, это будет интересно Лизелотте? Возможно, я пишу это для нее. Тогда она будет лучше меня понимать. И не станет обижаться, если я чем-то занят или не в настроении. Она не пишет мне уже почти неделю, значит, на что-то сердится. А я почти каждый день посылаю ей хотя бы открытку.

Я бы описал ей, как было в 1933 году, когда фюрер только что пришел к власти, когда все мы из НСЛК наконец-то получили возможность служить правительству. Только очень осторожно, чтобы наши враги не догадались, что мы задумали. По всей стране мы начали строить аэродромы, много подземных ангаров… И у нашей «Люфтганзы» появились хорошие аэропорты и большие авиационные заводы… Вот тогда выявилось подлинное значение всех наших планерочков, полетов с горы, наших детских споров, всех наших тренировок в гитлерюгенде. Когда в 1935 году фюрер провозгласил наше право на перевооружение, все уже было готово. Тысячи летчиков готовы были взлететь и встретить врага хоть в тот самый день. Мы долго ждали, потому что так решил фюрер.

Нет ничего лучше, чем быть летчиком. Это нечто большее, чем быть просто солдатом. Не говоря уже о «бойцах тыла», как они любят себя называть. Мы делаем такое, на что обычные люди не способны. Мы другие. Когда поднимаешь машину над облаками, возникает особенное чувство — совершенно наплевать, что там делается под тобой. И правда — открывай форточку и плюй.

Еще до службы я заметил, что многие пожилые люди в нашем городе считают нас, летчиков, самонадеянными и надменными. Да, мы самонадеянные. Ну и что? Мы в самом деле делаем кое-что особенное. А какого черта эти тупицы, тыловые бойцы, из нашего города считали себя важными птицами?!

И это совсем не то, что быть просто солдатом, хоть даже и настоящим. Разница в том, что мы всегда одни. Нас пятеро в самолете, но это совсем не то, что сидеть в траншее, когда вас тысячи со всех сторон. Вокруг нас бесконечное воздушное пространство, и хоть нас пятеро, но мы одни.

И есть еще кое-что, чего никто не может отрицать. Это опасность. Мы живем жизнью гораздо более опасной, чем все остальные. Я не то чтобы жалуюсь. Как раз наоборот. Просто прекрасно, когда твоя жизнь опасна. Это великолепно — знать, что в любой момент может выпасть твой номер. Но если твоя жизнь такова, ты имеешь право утверждать, что она лучше и важнее, чем жизнь других людей.

Я хотел бы добавить вот еще что. Наша борьба, в отличие от той войны, что идет на земле, — это наше личное дело. Когда я в пике прорываюсь сквозь тучи, чувствую себя средневековым рыцарем, скачущим на королевском турнире навстречу своему противнику. Я понимаю, это очень похоже на сумасшествие, но это именно то, что я хотел сказать. Наша борьба — это не война гигантских машин, в которой ты всего лишь маленькое колесико или зубчик колесика. Это наше личное дело. Поэтому наша борьба чище, чем война на земле. Даже если вы знаете, где мы поработали и что мы сделали, все равно не поймете, что это такое. Это слишком личное дело. «Чище» — единственное слово, которое я подобрал, — наша борьба чище.

3–13 августа 1940 г

Фортуна этого не любит

Когда вчера возвращались домой, я услышал по переговорнику голос Пуцке. «Это мой сотый полет на вражескую территорию», — сказал он как бы сам себе. Мы все разом прокричали ему наши поздравления.

Потом в столовой устроили настоящий праздник. Зольнер насобирал где-то большой букет цветов, и мы осушили несколько бутылок. За праздником принялись вычислять, сколько километров он пролетел и сколько раз он мог бы обогнуть Землю. В конце концов сошлись на том, что четыре или пять раз. Особенно когда у него были дальние перелеты по Испании. Точно это вычислить, конечно, невозможно. И тем не менее сотня полетов — очень хорошая цифра. Сотня полетов на врага…

Пуцке вообще-то не очень обрадовался этому празднику. Сказал, что юбилеи не так безобидны. Говорит, фортуна не любит таких вещей. У меня и мысли не было, что у него какие-то предчувствия. Мы просто посмеялись, мы не суеверны.