Немой набат. 2018-2020

– Беседа короткая была. Понимаешь, Донцов… В девяностые я уже не служил, но знакомые ребята из СВР кое-что сказывали. В КГБ как было? Регулярно писали шифровки о самом главном на самый верх. Ну, их называли шифровками, хотя они не шифровались, а просто шли под особым грифом. В спецслужбах этот порядок наверняка сохраняется и сейчас. А у каждой шифровки есть отрывной талон, где указано, кому предназначена информация. В девяностых, скажем, Ельцину, Черномырдину, ещё одному-двум. И прочитавший шифровку должен расписаться на отрывном талоне, который возвращают в Службу, чтобы фиксировать, кто ознакомлен с данной информацией. Нормальный способ контроля, во всём мире спецслужбы его используют, пусть в разных вариантах. Так вот, в девяностых ребята – глаза на лбу от удивления! – говорили, что немало случаев, когда талоны возвращались без подписи президента. То ли Ельцин не всё читал, то ли ему не всё в спецпапку клали – поди разберись. Но факт остаётся фактом. Это я к тому, что вдруг сегодня и Ему не всё показывают? – Сделал задумчивую паузу. – Твёрдо могу только одно сказать: Он хочет! Но по части адекватного восприятия картины мира – российского мира! – абсолютной уверенности у меня не возникло. Как писал Ключевский, каковы министры у государя, таковы и дела его. А уж министров я насмотрелся, наслушался. Не зайчики в трамвайчике, хорошо знают, что надо делать. Ну, это разговор особый, а если про Него… Известно тебе наверняка, что при советчине был железный занавес от влияния Запада. Он давно в переплавке, не нужен он, чушь собачья. Но уж кто-кто, а Путин, с его чекистским прошлым, должен понимать, что после ликвидации железного занавеса необходимо носить бронежилет.

Посмотрел в глаза Донцову.

– Ну, ты меня понял. Главное я сказал. Слишком много кругом тех, у кого ширинка сзади… Я родом из Богородицка, ты, наверное, и не знаешь, – это старинное название нынешнего подмосковного Ногинска. Там издавна сплотилась большая община староверов, мои предки оттуда, хотя потом переселились. Для меня благо России – ценность наивысшая… Почему я в тебя вцепился, откровенничаю? Вижу, в этом смысле мы с тобой одной крови. Не с каждым по душам поговорить тянет, далеко не с каждым. У меня ведь с Ним не получилось тёплым словечком обмолвиться. Проблему-то решил, указание зафиксировали, а чуть шире попробовал – стена. Он и сам бронежилетом пренебрегает, похоже, даже брезгует, от коварства присных не защищён. Потому у нас смысл советской истории сведён к культу личности Сталина, а экономики – к галошам для африканцев, чтобы в Сахаре ходили по раскалённым пескам. Дважды про эти галоши ляпнул, оскорбив отцов и дедов. Или чрезмерное увлечение спортом – публичное! Мао Цзэдун раз в год переплывал Янцзы, этого было достаточно, чтобы явить нации здоровье лидера. Но регулярно тратить драгоценное президентское время на ночной хоккей?.. Восторги по этому поводу давно угасли, вряд ли недоумение только у меня. Я Ему всё же успел сказануть мимоходом, что у нас царь-пушка не стреляет, а царь-колокол не звонит, имея в виду, конечно, не кремлёвские реликвии, а нечто одушевлённое. Он одну ногу занёс в будущее, а другая завязла в прозападном болоте. Как бы не остался в истории в такой позе… Страна-то от своих потребностей отстаёт.

Умолк, продолжая о чём-то думать. Потом, сменив эмоциональный регистр, воскликнул:

– А по рюмочке, по бокальчику мы не выпили. Ну, ладно, гулять будем, когда контракт подпишем. Тебя, Донцов, – мне Владимир Васильич сказал, – часто по отчеству кличут, Власычем. Мне нравится. Давай, и я тебя буду Власычем звать. Без обид?

– Дело привычное.

В кабинете, как показалось Донцову, становилось всё теплее. Не в смысле температуры, а – по обстановке. Помалкивавший Вова, и тот вкинул живое словечко:

– Иван Максимыч, у него супруга на сносях.

– Да ну! Дай бог, чтоб удачно от бремени разрешилась. Первенец?

Донцов кивнул. Этот своеобразный, нестандартный Синягин нравился ему всё больше, тема Поворотихи в его сознании незаметно ушла на задний план, уступив первенство приятствию от общения с человеком родственных воззрений. Многое из того, о чём говорил Иван Максимыч, косвенно перекликалось с размышлениями там, в лесу, в Поворотихе. И сама собой всплыла самая глубинная проблема, тревожившая его.

– Знаете, когда в сорок лет ждёшь первенца, поневоле задумываешься о завтрашнем дне, о его будущем. Но у российского проекта развития пульс не прощупывается. Приятель мой пошутил: нас не сбить с пути, потому что мы не знаем, куда идём.

Синягин усмехнулся: