Немой Онегин. Части 18 - 23

Большая группа лексически непонятных современному читателю слов в «Евгении Онегине» относится к предметам и явлениям быта как вещественного (бытовые предметы, одежда, еда, вино и пр.), так и нравственного (понятия чести, специфика этикета, правила и нормы поведения) и социального (служебная иерархия, структура общественных отношений и пр.). При этом недостаточно объяснить, что

означает то или иное название, существенно указать, являлась ли та или иная вещь модной новинкой или обломком старины, какую художественную цель преследовал Пушкин, вводя её в свой роман, и т.д.

Понять «Евгения Онегина», не зная окружающей Пушкина жизни — от глубоких движений идей эпохи до «мелочей» быта, — невозможно. Здесь

важно всё, вплоть до мельчайших чёрточек.

Можно было бы подумать, что дама просто забыла поставить кавычки, забыла в сноске указать: «Ю.М.Лотман». Но это не забывчивость, а воровство. Если б Шишмаренкова намеревалась честно процитировать Лотмана, зачем бы она стала менять некоторые слова. (Сколько слов она заменила или вычеркнула, мы поленились сосчитать; значения это не имеет.)

Казалось бы, умница (сделала карьеру, защитила докторскую), но мы видим не только воровство (плагиат), но и грубость мышления. Похоже, она не понимает важнейших вещей, если это «нематериальные» вещи. У Лотмана «движение идей эпохи», у Шишмаренковой — «движение эпохи». Ход мыслей или движения головой — разница понятна?

LХХХ. СМЕРТЕЛЬНЫЙ НОМЕР

Чайковский — брату Модесту

18 мая 1877. Москва

На прошлой неделе я был как-то у Лавровской. Разговор зашёл о сюжетах для оперы. Её глупый муж молол невообразимую чепуху и предлагал самые невозможные сюжеты. Лизавета Андреевна молчала и добродушно улыбалась, как

вдруг сказала: «А что бы взять «Евгения Онегина»? Мысль эта показалась мне дикой, и я ничего не отвечал. Потом, обедая в трактире один, я вспомнил об «Онегине», задумался, потом начал находить мысль Лавровской возможной, потом увлёкся и к концу обеда решился. Тотчас побежал отыскивать Пушкина. С трудом нашёл, отправился

домой, перечёл с восторгом и провёл совершенно бессонную ночь, результатом которой был сценариум прелестной оперы с текстом Пушкина.

В этом письме к брату нам интересны не столько чувство восторга, сколько две «технические детали». Первая: за обедом сперва задумался, к концу обеда решился, одна ночь и — сценариум прелестной оперы готов. По-русски это называется недолго думая. Ну и правильно; чего тянуть-то?

Второе признание вызывает некоторую оторопь. В доме, где живёт композитор Чайковский, нет Пушкина. Приходится (после позднего обеда) бежать на поиски... «С трудом нашёл»...

Нам предстоит увлекательная работа. Мы сравним теперешний общеизвестный текст либретто с рукописью Петра Ильича.

Вот самые последние слова оперы:

ОНЕГИН.

Позор!.. Тоска!.. О, жалкий жребий мой!

А в рукописи это выглядит так:

ОНЕГИН.

О, смерть! Иду искать тебя! (уходит)

Позор! Тоска! О жалкий жребий мой!

Чайковский слова Онегина зачеркнул и написал другие. Мы видим, как было и как стало. Но ведь это не слова зачёркнуты, это личность перечёркнута. Если так — одной чертой — можно зачеркнуть личность, то вопрос: была ли личность?

«Смерть, иду искать тебя!» — это герой бежит топиться или застрелиться. Можно даже сделать так, что Онегин убегает со сцены, приставив пистолет к виску, — убегает, чтоб не задрызгать мозгами будуар любимой женщины...

Но автор зачёркивает трагического героя, и на сцене остаётся хнычущий жалкий нытик. А кто ж будет сочувствовать жалкому нытику? — они или противны, или смешны.

Значит, для автора либретто герой Пушкина — просто подстилка под музыку; просто материал — крои, что хочешь; просто пластилин — лепи, что хочешь. И не обязательно по высоким художественным соображениям.

Вот финальная сцена в рукописи Чайковского:

ТАНЯ (подходя к авансцене)