Немой Онегин

Обоз обычный, три кибиткиВезут домашние пожитки,Кастрюльки, стулья, сундуки,Варенье в банках, тюфяки,Перины, клетки с петухами,Горшки, тазы et cetera,Ну, много всякого добра.

Потом они долго едут.

И наша дева насладиласьДорожной скукою вполне:Семь суток ехали оне.Но вот уж близко. Перед нимиУж белокаменной Москвы,Как жар, крестами золотыми

Горят старинные главы.

Вроде бы всё идёт правильно, как полагается в настоящем романе: описание переживаний, натюрморты, дорожные жалобы, пейзажи… И вдруг в середине ХХХVI строфы:

Ах, братцы! как я был доволен,Когда церквей и колоколен,Садов, чертогов полукругОткрылся предо мною вдруг!Как часто в горестной разлуке,В моей блуждающей судьбе,Москва, я думал о тебе!

Но простите, разве с Таней в набитой банками варенья кибитке ехал Пушкин? Нет, это он отвлёкся. Описывая приближение Татьяны к Москве, он вдруг вспомнил ослепительный момент своей жизни — возвращение из ссылки.

Далее — подъём и пафос:

Москва… как много в этом звукеДля сердца русского слилось!Как много в нём отозвалось!

Так и ждёшь, что Автор запоёт:

Москва — звонят колокола!Москва — златые купола!

Далее — вершина патриотизма:

Напрасно ждал Наполеон,Последним счастьем упоенный,Москвы коленопреклоненнойС ключами старого Кремля:Нет, не пошла Москва мояК нему с повинной головою.Не праздник, не приемный дар,Она готовила пожарНетерпеливому герою.

Господи, при чём тут Бонапарт? Деревенскую девчонку везут в Москву вместе с банками варенья; цель бытовая: замуж выдать как-нибудь. Ну и при чём война 1812 года?

И вдруг — какие-то ухабы, бабы, огороды… Типично для Пушкина — кубарем вниз:

Вот уж по ТверскойВозок несётся чрез ухабы.Мелькают мимо будки, бабы,Мальчишки, лавки, фонари,Дворцы, сады, монастыри,Бухарцы, сани, огороды,Купцы, лачужки, мужики,Бульвары, башни, казаки,Аптеки, магазины моды,Балконы, львы на воротахИ стаи галок на крестах.

Пушкина заносит. Внезапные мысли, ассоциации, воспоминания. От великих событий 1812 года — к лачужкам и бухарцам. Такое внезапное падение с торжественных высот, конечно, вызывало смех. Но не у всех. Кто-то приходил в ярость. Митрополит Филарет пожаловался императору Николаю I на непочтительных птиц. Мол, прикажите, чтоб неблагонадёжный поэт прогнал галок (оскорбляющих чувства верующих, ибо, сидя на церковных крестах, галки гадят, естественно, на купола). Почему Николай в тот раз не пошёл навстречу Филарету — трудно сказать; может быть, оставил про запас. Это свойственно некоторым царям: холодная запасливая ненависть, холодная неторопливая мстительность. Мстительный владыка не спешит — он же чувствует себя бессмертным.

Но, конечно, «Онегин» более дневник, чем мемуары. Дневник с сокровенными сердечными тайнами…

Часть ХV

Элегия

ХLV. Умалчиваю, очувствуйся!

Писал долго, но это дело творческое. Случалось, ждал вдохновенья (хотя количество и качество созданного за 8 лет параллельно с ЕО — показывают яснее ясного, что муза у Пушкина дневала и ночевала).

Но печатание книжки вовсе не требует вдохновения.

Если долгие годы сочинительства можно хоть как-то объяснить, то проволочки с публикацией необъяснимы. И какие адские проволочки!

Вот таблица. Слева дата окончания главы. В центре дата выхода в свет. Справа — сколько времени готовый текст пролежал до публикации. Смотришь и не веришь глазам.

Когда печатал Первую главу, Вторая и Третья были уже готовы. Мог издать их одной книжкой, мог — раз в месяц. Но год? но три?! Это необъяснимо.

Задержка всегда имеет причины. Обычных две: либо автор не успел, либо цензура не пропустила.

Примеров авторских опозданий тьма. Достоевский вечно не успевал к сроку, Чехов держал в жутком напряжении Художественный театр.

Чехов — Немировичу-Данченко

24 ноября 1899. Ялта

Будущий сезон пройдёт без моей пьесы — это уже решено.