Немой Онегин

И с отвращением читая жизнь мою,Я трепещу и проклинаю,И горько жалуюсь, и горько слёзы лью,Но строк печальных не смываю.

Не смываю? Хотел бы смыть, пытаюсь, но не получается? Или — сознательно оставляю как напоминание, как наказание себе самому?

Автор решился рассказать о том, что его годами преследуют мысли о позорных поступках, вызывающих мучительное отвращение к себе, — целый свиток (реестр). Но назвать эти поступки не может — невозможность физическая. Ибо у такого «поступка» всегда есть жертва, у жертвы — имя. Назвать? — сделать ещё одну подлость, теперь бессмысленную?

Льюис. Грех не смоешь ничем.

Царь Давид. Грех мой всегда предо мною. (Псалом 50.)

Королева Гертруда(Гамлету). Ты повернул глаза зрачками в душу, а там повсюду пятна черноты, и их ничем не смыть!

Пушкин. Строк печальных не смываю.

…Точно на том же месте споткнулся Лев Толстой. Даже не споткнулся, а лбом ударился.

Он был совершенно иным человеком, нежели Пушкин. Толстой к поэзии, к религии, к государству, обществу… — ко всему

относился не просто иначе, а диаметрально противоположно. Он упрямо и откровенно отвергал и презирал общепринятые нормы и общественное мненье. Открыто выступил и против царя, и против церкви. Был отлучён от церкви, но не уступил, прощения не просил. Под конец жизни был абсолютно беспощаден к себе…

И вот такой человек попытался написать воспоминания. Не закончил. Но введение написал и опубликовал. (Вряд ли ему было известно письмо Пушкина к Вяземскому.)

Я стал в воображении составлять свою биографию. Сначала я незаметно для себя самым естественным образом стал вспоминать только одно хорошее моей жизни, только как тени на картине присоединяя к этому хорошему мрачные, дурные стороны, поступки моей жизни. Но, вдумываясь более серьёзно в события моей жизни, я увидал, что такая биография была бы хотя и не прямая ложь, но ложь, вследствие неверного освещения и выставления хорошего и умолчания или сглаживания всего дурного. Когда я подумал о том, чтобы написать всю истинную правду, не скрывая ничего дурного моей жизни, я ужаснулся перед тем впечатлением, которое должна была бы произвести такая биография.

Мысль моя всё время обращалась к воспоминаниям, и эти воспоминания были ужасны. Я с величайшей силой испытал то, что говорит Пушкин в своём стихотворении:

ВоспоминаниеКогда для смертного умолкнет шумный деньИ на немые стогны града

Полупрозрачная наляжет ночи теньИ сон, дневных трудов награда, —В то время для меня влачатся в тишинеЧасы томительного бденья:В бездействии ночном живей горят во мнеЗмеи сердечной угрызенья;Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,

Теснится тяжких дум избыток;Воспоминание безмолвно предо мнойСвой длинный развивает свиток:И, с отвращением читая жизнь мою,Я трепещу, и проклинаю,И горько жалуюсь, и горько слёзы лью,Но строк печальных не смываю.