Немой Онегин

Чины и вельможи видят, что Пушкину от царя управы не будет, стали с маху щёлкать: «Ты велик ли зверь-то, Пушкин! Шириссе больно. На твоё место охочих много будет стихи писать. Кому нужны эки-ти комары летучи!» Пушкин их зачнёт пинать, хвостать. Царь тоже забоялся. Он Пушкина ненавидел, для того что Пушкин смала письмами да стихом властям задосадил. Этот перьвой Николай терпеть не может людей, которы звыше его учёны.

Записано от племянницы Виляновой, 90 лет, летом 1897 г., Арзамас.

«Шириссе» — растопыриваешься, много на себя берешь и т. п. Но какой замечательный язык, боже милостливый!

Любил царь Пушкина, жить без него не мог. Вот раз царь и говорит: «Скажи, Пушкин, стихи». «Не могу, — говорит Пушкин, — рассердитесь». «Да, говори, — просит царь, — не рассержусь; что ни скажешь, прощу». Пушкин возьми да и скажи… (непристойный текст отсутствует). Рассердился царь и заковал его в кандалы и послал на Кавказ. И сделался Пушкин кавказским пленником. А прекрасная черкешенка распилила цепи и отпустила его на волю. Вот он и написал «Кавказского пленника».

От той же, 90-летней, декабрь 1897.

Жали женщины в поле барские. И вот одна женщина сомлела. Тогда ведь жали, не разгибаясь. Идёт мимо Александр Сергеевич: «Что такое? Разве можно так работать, и жара большая». Сейчас взял воды, дал ей, попрыскал. «Экое, — говорит, — горе! Бабы так убиваются. Погодите, — говорит, — бабы, и вы будете когда-нибудь людьми». Он нас и вызволил, баб, из тяжёлой жизни.

Записано от Марьи Яковлевны, 100 лет, деревня Губино.

У его молодость широка была, и к женскому полу подпадывал, и это умел не худо. Долго молодцевал-то, долго летат по подругам. Ну он не на семнадцатом году девушка. Неладно делал, дак себе.

Записано в 1890.

— Чем занимался Пушкин в Михайловском?

— А ничем не занимался: читал и писал; с народом не разговаривал; кто поклонится — и не увидит; всё был задумавшись.

Записано от Кононова Ефима, 95 лет, село Михайловское.

Нам тоже кажется, что Пушкин ничем не занимался (с народом не поспоришь). Да и мы тут занимаемся ничем — с этой, по-настоящему народной, точки зрения. А Благой?

В его двухтомном (больше тысячи страниц) труде есть раздел «Три столетия новой русской литературы», глава «От Пушкина до Горького». Там про Пушкина читаем: