В музыкальном мире опера Чайковского «Пиковая дама» ценится выше, чем «Евгений Онегин». Но проблемы с текстом, с русским языком, всё те же.
Спросите любого: «Знаешь оперу «Пиковая дама»? — «Конечно!» — «Спой хоть что-нибудь». В ответ прозвучит: «Что наша жизнь? — игра!» и «Уж полночь близится, а Германа всё нет». А ведь там полно чудес.
«Делайте лёгкие скоки» — это, что ли, аниматоры в захолустном детском саду репетируют утренник? Нет, в либретто указано: «Маскарадный бал у богатого сановника. Большая зала. Юноши и девушки в маскарадных костюмах танцуют контрданс. На хорах поют певчие».
Дело происходит в Питере, в столице Империи. На балу молодые аристократы — те самые, которые по-русски ни в зуб ногой. Какие, к чёрту, чоботы? Хор (крепостных?), может быть, других песен не знает. Однако на балах, кажется, танцевали под музыку, а не под «народные» песни. Но если танцуешь молча — это балет. В опере — пой!
Перефразируя Чехова, можно мечтательно сказать: в театре всё должно быть прекрасно — и слова, и музыка, и голоса, и… Но, увы, опера высокомерно утверждает: «Текст значения не имеет». Ладно. Согласимся. Разойдёмся полюбовно.
Насчёт либретто «Пиковой» у нас тоже нашёлся союзник — композитор, участник знаменитой постановки в Париже, которую запретила Москва. И не накануне премьеры (что иногда случается), а до начала репетиций.
«Пиковая дама» Чайковского гениальна в психологической достоверности характеров. Здесь всё правда — кроме элементов «внешнего реализма».
Что же относится здесь к внешнему реализму и не имеет отношения к правде? Это — толпа:
1) Толпа фальшиво-нейтральная (хор гуляющих: няньки, дети, гувернантки и прочие необязательные персонажи).
2) Толпа фальшиво-заинтересованная (девичий хор в комнате Лизы, хор напуганных грозой посетителей Летнего сада).
3) Толпа фальшиво-фальшивая (бальные гости, хор пастухов и пастушек в пасторали).
В третьем случае — интермедия «Искренность пастушки» — музыка восхитительна. Однако эта пастораль вовсе не нужна опере. Она, скорее всего, выполняет традиционную функцию балетного дивертисмента, не более. В лучшем случае это оттеняющее драму идиллическое пятно, лишенное не только драматургической, но и сюжетной мотивировки.
Но вот самая страшная сцена — гроб!
Герман.
Вот катафалк, вот гроб… И в гробе том старуха без движенья, без дыханья.Лицо не может мигать, не может прищуриться, и голова не может, и брюхо. Лицом нельзя дышать, и есть лицом тоже не стоит. Впрочем, в кошмарном сне случается всё что угодно. А наяву в прекрасную погоду, в самом начале оперы народные гулянья.