Немой Онегин

С живых картин у Сенявиных мы в костюмах отправились к Карамзиным на вечер. Все кавалеры были заняты. Один Пушкин стоял у двери и предложил мне танцевать мазурку. Мы разговорились, и он мне сказал: — «Как вы хорошо говорите по-русски». — «Ещё бы, в институте всегда говорили по-русски. Нас наказывали, когда мы в дежурный день говорили по-французски, а на немецкий махнули рукой… Плетнёв нам читал вашего "Евгения Онегина", мы были в восторге, но когда он сказал: "Панталоны, фрак, жилет", — мы сказали: "Какой, однако, Пушкин индеса" (indecent — непристойный, фр.). Он разразился громким, весёлым смехом.

А. О. Смирнова

Даже у смертного одра любимого дяди он вёл себя как бесчувственная скотина. Умирающий Василий Львович пробормотал: «Как скучны стихи Катенина». Пушкин подпрыгнул и стал просить всех немедленно выйти из комнаты, приговаривая: «Пусть это будут его последние слова». Действительно: последние слова остаются в памяти потомков. Но какой цинизм. И это ж не «думать про себя, когда же чёрт возьмёт тебя». Это вслух. Племянник хотел, чтобы дядя умер исторически.

Аморальный тип. В «Онегине» он нарочито выставил на всеобщее обозрение свой цинизм, бессердечие.

Так люди (первый каюсь я)От делать нечего друзья.Но дружбы нет и той меж нами.Все предрассудки истребя,

Мы почитаем всех нулями,А единицами — себя.

Пушкин кается, ага. Дружбы нет и той — это про дружбу«от нечего делать». Какая ж это дружба? Это оксюморон, живой труп.

Мы все глядим в Наполеоны;Двуногих тварей миллионыДля нас орудие одно;Нам чувство дико и смешно.

Заметьте: это всё не Онегин говорит. Это Пушкин в «Онегине» о себе говорит.

Его отношение к дружбе видно из письма к младшему брату, которому он искренне желает добра.

Пушкин — брату Л. С. Пушкину

Осень 1822. Кишинёв

…Тебе придётся иметь дело с людьми, которых ты ещё не знаешь. С самого начала думай о них всё самое плохое, что только можно вообразить: ты не слишком сильно ошибёшься. Я хотел бы предостеречь тебя от обольщений дружбы, но у меня не хватает решимости ожесточить тебе душу в пору наиболее сладких иллюзий. То, что я могу сказать тебе о женщинах, было бы совершенно бесполезно. Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею.

Последний совет (брать женщин без любви) через три года полностью попал в IV главу романа.

Чем меньше женщину мы любим,Тем легче нравимся мы ей,И тем её вернее губимСредь обольстительных сетей.

И о дружбе мысли Пушкина через три года всё те же. Даже стишок написал.

ДружбаЧто дружба? Лёгкий пыл похмелья,Обиды вольный разговор,Обмен тщеславия, безделья,Иль покровительства позор

(1825, в процессе написания IV главы)

Вот ещё лучше:

Приятелям

Враги мои, покаместь, я ни слова,И кажется, мой быстрый гнев угас;Но из виду не выпускаю васИ выберу, когда-нибудь, любого;Не избежит пронзительных когтей,Как налечу нежданный, беспощадный…

Называется «Приятелям», а начинается «враги мои» — дьявольски остроумно, особенно в глазах уязвлённых приятелей; «самое нельзя прелести» (Вяземский). Тем смешнее читать некоторые мемуары.