Немой Онегин

Могильная яма? Нет, вершина! «Гамлет» кончается словами Гамлета «Дальше тишина», хотя дальше никакой тишины: грохоча сапогами, появляется войско Фортинбраса; рассказ Горацио; распоряжение о торжественных похоронах — но никого это не интересует и никакого значения не имеет.

Я другому отдана, буду век ему верна. — Тане, однако, поверили не все. Гениальный русско-американский писатель Набоков, законодатель вкусов и приличий, не поверил совершенно:

Пушкин, несомненно, желал сделать решение княгини N бесповоротным; но достиг ли он своей цели?

Набоков. Комментарий

Бредовость этой фразы мы не в силах описать. Пушкин «хотел, но не смог»? Княгиня обрела свободу воли? Комментатор называет Таню княгиней N, намекая, что у ней теперь нет фамилии, ибо у её мужа даже имени нет. Есть только приметы: в сраженьях изувечен, толстый, генеральские эполеты. (В опере он Гремин — от громыхающих шпор, что ли?)

Быть может, в голове у Набокова поселилась сбежавшая от Пушкина Татьяна, которая теперь (в 1963 году, когда автор «Лолиты» писал свой комментарий), находясь целиком во власти развратного старика Владимира Владимировича, изменит, наконец, мужу. С кем? Поскольку Онегин исчез навсегда, ей придётся обойтись кучером, как обходилась кучерами и садовниками пьющая горькую мама Натальи Николаевны… Набоков, однако, продолжает развенчивать «княгиню N»:

99 процентов аморфной массы комментариев, порождённых с чудовищной быстротой потоком идейной критики, которая уже более ста лет не даёт покоя пушкинскому роману, посвящена страстным патриотическим дифирамбам, превозносящим добродетели Татьяны. Вот она, кричат восторженные журналисты белинско-достоевского толка, наша чистая, прямодушная, самоотверженная, героическая русская женщина. Рискуя разбить сердца поклонников «княгини Греминой» (как обозвали княгиню N два светила, состряпавших либретто для оперы Чайковского), необходимо подчеркнуть, что её ответ Онегину вовсе не звучит со столь величавой бесповоротностью, которую слышат в нём комментаторы. Обратите внимание на интонации строфы ХLVII — вздымающаяся грудь, прерывистая речь, надрывные, мучительные, трепещущие, завораживающие, чуть ли не сладострастные, чуть ли не обольщающие переносы (стихи 1–2, 2–3, 3–4, 5–6, 6–7, 8–9, 10–11) — настоящая оргия анжамбеманов, достигающая своей кульминации в любовном признании, которое должно было заставить подпрыгнуть от радости опытное сердце Евгения. И чем завершаются эти 12 рыдающих строк? Пустым, бессмысленным звуком подходящего к случаю двустишия «отдана — верна»: визгливая добродетель повторяет зазубренную реплику!

Набоков. Комментарий.

«Визгливая»? — но после «Я буду век ему верна» нет даже восклицательного знака; стоит скромная твёрдая точка. Визгливым тут выглядит разве что сам Набоков, чьё специфическое восприятие позволило ему сквозь горькие строки увидеть вздымающуюся грудь, услышать обольщение и пр. Цитируем уличающую строфу ХLVII:

А счастье было так возможно,Так близко!.. Но судьба мояУж решена. Неосторожно,Быть может, поступила я:

Меня с слезами заклинанийМолила мать; для бедной ТаниВсе были жребии равны…Я вышла замуж. Вы должны,Я вас прошу, меня оставить;

Я знаю: в вашем сердце естьИ гордость, и прямая честь.Я вас люблю (к чему лукавить?),Но я другому отдана;Я буду век ему верна.