Немоногамия (СИ)

Одно простое слово острой ядовитой стрелой пронзает моё сердце. Когда я собиралась увидеться с мужем, то обещала себе не плакать, но так как мы стоим у загородной трассы, а мимо нас на сумасшедшей скорости проносятся автомобили из-под колёс которых летят мелкие песчинки, по-другому не получается – приходится зажмуриваться, потому что те то и дело попадают в глаза.

— За что?

Мой голос звучит тихо и жалобно, потому что я сомневаюсь, на самом ли деле хочу получить честный ответ на поставленный вопрос. Нужно было сказать что-то нейтральное, чтобы перестать цеплять никому ненужные темы. Но уже слишком поздно.

— За то, что сделал больно.

Сжав пальцами картонный стаканчик, затаиваю дыхание. Не специально, оно само собой получается.

В словах Яна не чувствуется ни капли фальши – в них горечь и искреннее раскаяние. Он действительно хочет попросить прощения за то, что совершил. За те самые уебанские поступки. Должна и я, наверное, потому что именно так и ведут себя взрослые цивилизованные люди, когда окончательно расходятся. Просят прощения и прощают, даже когда это адски сложно.

— Сама виновата. Я прекрасно помнила, что мы договаривались жить в немоногамии, Ян. Не знаю, с чего я вдруг решила, что ты передумал? Какого чёрта посчитала себя какой-то особенной для тебя?

Каминский отрывается от автомобиля и выбрасывает в урну стаканчик. Шарит ладонями по карманам в поисках сигарет, а затем передумывает. Подходит ко мне, нависает сверху и ставит руки по обе стороны от моих бёдер, щекоча тёплым дыханием и заглядывая в глаза. Настолько пронзительно, словно хочет вывернуть наизнанку мою и без того истерзанную душу.

— Потому что я действительно почти сразу же передумал. И потому что ты была, есть и будешь для меня особенной. Это очевидно, Майя.

На грудную клетку давит многотонный булыжник, пытаясь столкнуть меня к обрыву. Я отчаянно прошу себя держаться. Мысленно отсчитываю до десяти, отвлекаюсь. Представляю, что уже завтра буду бродить по Чикаго с мужчиной, который даст мне всё, чего я хотела. И может даже больше.

Минус в том, что он не Ян и никогда им не станет. Плюс – я точно знаю, что любовь порой приходит далеко не сразу. Нужно набраться терпения и немного подождать.

— Мать твоего ребёнка тоже для тебя особенная? – спрашиваю, когда понимаю, что не справляюсь ни с чувствами, ни с эмоциями, ни со словами. Вопросы сами вылетают из моего рта. Я не хочу каяться и прощать. Я хочу правды.

Ян утыкается лбом в мой висок и слегка давит ладонью на шею. Его губы касаются щеки, а россыпь мурашек проходится от макушки и до пяток.

— В чём-то да.

Я сильнее сжимаю бумажный стаканчик с уже остывшим кофе и понимающе киваю.

— И много у тебя было особенных девушек за последние девять лет?

— Одна. В самом начале нашего брака. Тогда мне казалось, что я не вывожу ни тебя, ни наши ссоры, ни саму идею ради которой всё затевалось. Не понимал, нахуя я в это ввязался.

Твою мать. Я осознаю, что уже не имею права остро реагировать ни на одно услышанное слово от Яна, но чёрт возьми, реагирую. Каждая клеточка моего тела сильно-сильно дрожит и вибрирует.

Мы были молодыми и глупыми. Часто ругались и никак не могли притереться друг к другу. Семейная жизнь была в тягость. Из лучших друзей мы как-то резко проклассифицировались в супругов и любовников. Ожидания не совпадали с нашей реальностью. Я предъявляла претензии – Ян взрывался. Предъявлял он, вспыхивала и я. Создавалось ощущение, что этот сложный период не закончится никогда.

Приоткрыв рот, судорожно хватаю воздух.

Я ведь тоже не справлялась! Я не робот, нет.

Блин, мне было всего восемнадцать! Вместо уступок — скандалила, сбегала, жаловалась свекрови и сёстрам мужа. Привлекала к себе внимание любыми способами. Уже тогда – до невозможности сильно любила Яна, а он, оказывается, справлялся с проблемами гораздо действеннее.

— Её вывозил? – спрашиваю сипло.

Чтобы убрать горечь в горле – делаю глоток кофе, который уже не ощущается во рту. Он ни вкусный, ни сладкий. Никакой. Надо бы выбросить стаканчик в урну, но для этого нужно как минимум отстраниться от Яна, а я, вопреки логике и здравому смыслу, пока что не хочу.

— Она не была моей женой, Майя.

— Всё впереди.

Свободной рукой толкаю Каминского в грудь. Он и не думает отходить. Встаёт ближе, гладит ладонью шею. Намекает, что мы разговариваем о прошлом, но я знаю, что нет.

— Май, не отталкивай, — просит сбивчиво. – Давай договорим.

И тогда я толкаю сильнее, следом ещё. В уголках глаз собираются слёзы. И копятся, копятся. Образ Яна становится менее чётким, расплывчатым, мутным. Легче становится, когда слёзы льются по щекам.

Я ведь всё знала. Боже, я полгода знала, каким образом мой любимый муж справился с кризисом первых лет семейной жизни. Он трахался с другой. Родной, понятной и понимающей. Возможно, любимой. Сделал ей ребёнка, сына. Тогда почему так сильно болит именно сейчас?

— Пусти!

Следующий удар в грудь Яна и крышка на стаканчике резко сдвигается. Уже холодный кофе проливается мне на футболку и шорты. Приводит в чувство.