Немцы

На одной из них она нашла свое имя, нацарапанное латинскими буквами, и тогда заплакала навзрыд, как плачут от обиды дети. Опомнившись, испуганно посмотрела вокруг, но все было тихо. Перочинным ножиком осторожно вырезала кусочек бересты со своим именем и спрятала за пазуху. Уходить не хотелось. Тамара села на поваленное дерево и просидела так до тех пор, пока не почувствовала, что ей холодно.

На горе вдруг зафырчала машина. Тамара кинулась туда и увидела Ландхарта, который укладывал на машину дрова. Он узнал ее и поклонился.

— Я забираю последние дрова, — по-немецки сказал он. — Очень рад, что смогу подвезти вас домой.

Тамара кивнула и сразу забралась в кабину — ей было как-то неловко, словно этот красивый суровый немец мог догадаться, зачем она сюда пришла. Ландхарт аккуратно уложил дрова, сел рядом с ней в кабину и завел мотор. Машина плавно стронулась с места и медленно покатилась по лесной дороге. Немец молчал, у него было такое бледное и печальное лицо, что Тамаре стало его сейчас невыносимо жалко.

— Вам плохо в лагере? — тихо спросила она.

Ландхарт ответил не сразу.

— В лагере не может быть хорошо, фрейлейн. Но главное — у меня дома маленькая дочь…

— Вы скоро все поедете домой… я знаю, мне муж сказал… — Тамара запнулась, вспомнив, что Сашка велел никому не говорить об этом.

Лицо Ландхарта преобразилось. Глаза засветились, губы расплылись в улыбке.

— Благодарю вас, фрейлейн! Вы не можете представить, как я мечтаю о доме!

Сделавшись вдруг необычайно оживленным, Ландхарт прибавил газу и откровенно признался:

— Многие из нас, кого обошли при последней отправке, сильно пали духом. Ведь уже скоро два года, как мы из дома. И все время мучит неизвестность: сколько еще ждать? Неужели русские не могут нам прямо сказать, когда нас отпустят?

— Это не от Лаптева зависит, — ответила Тамара.

— Я понимаю… Он очень хороший человек, наш хауптман… Таких людей мало, нам просто повезло…

— Ну почему? У нас очень много хороших людей, — убежденно возразила она.

— Вы еще молоды, фрейлейн, — грустно усмехнулся Ландхарт и, видимо не желая вдаваться в эту тему, весело сказал: — Неужели я скоро увижу мою дочь? Даже не верится! Какое счастье! — и неожиданно для самого себя разоткровенничался: — Фрейлейн Тамара, поймите, моя дочь — это все, что у меня есть в жизни. С женой мы, к сожалению, люди разные. Она — дочь владельца фабрики, а я — лишь инженер. Мой тесть очень богатый румын, если бы он захотел, то вполне бы мог спасти меня от плена. Но он не захотел…

— Теперь у вашего тестя, наверное, уже нету фабрики, — заметила Тамара.

— Это в общем-то дела не меняет. Главное, чтобы мне удалось вернуть моего ребенка. Если бы вы знали, какая у меня умненькая и хорошенькая дочь!

Ландхарт волновался, но крепко сжимал баранку. Машина быстро катилась по усыпанной листьями дороге.

— У меня к вам просьба, — наконец решилась Тамара.

— Пожалуйста, фрейлейн.

— Вы, кажется, из Решицы? Когда вернетесь домой, найдите Штребля. Скажите ему, что я… шлю привет и… желаю счастья… — еле выговорила она, и щеки ее стали пунцовыми.

— Да, фрейлейн, я найду его, — просто ответил Ландхарт.

Машина переехала через Сухой Лог. Тамара невольно взглянула на высокий его берег, туда, где были немецкие могилы.

К вечеру захолодало. И вдруг полетели мелкие колючие снежинки.

Письмо, все заклеенное иностранными почтовыми марками и испещренное пометками военной цензуры, пришло на Чис весной сорок седьмого года.

Тамары дома не было. Она сдавала весенние зачеты. Саша повертел конверт в руках, потом решил распечатать. Письмо было написано по-немецки, и, ничего не поняв, он только вздохнул, вложил его обратно в конверт и спрятал в комод.

Тамара вернулась через две недели, уставшая, но ужасно счастливая: сдала все зачеты. Она несколько раз подряд поцеловала Сашу и радовалась как девчонка.

О письме Саша вспомнил только на следующий день к вечеру. Он протянул жене конверт, а она вдруг перепугалась, побледнела.

— От кого это? — спросил Саша, заглядывая ей через плечо.

— От Штребля, — чуть слышно ответила она.