Немцы

— Два сына у меня было. Где они? Подайте-ка мне сыновей! Ах вы, б… нехристи не нашего Бога! Были бы сыновья живы, я бы… вашу мать, и дорогу в лес уже позабыл. А из-за вас, проклятых, иди, мерзни, как пес. Ни дна бы вам, б… ни покрышки!

— Ладно тебе, дядя Влас, — рассудительно сказал другой десятник, недавно вернувшийся с фронта однорукий Колесник. — Слава Богу, что мы их гоним, а не они нас.

Тамара свернула с тракта в лес. Немцы, сбившись в кучу, повалили за ней, увязая в снегу. Тропка привела на большую поляну. У маленькой лесной сторожки стояли сани с топорами и пилами.

— Возьмите инструмент, — по-немецки сказала Тамара. — Бери, бери — поспешно добавила она по-русски. — Цвей топор, одна пила на троих.

Подъехала Татьяна Герасимовна. Вылезая из саней, крикнула Тамаре:

— Баб смешай с мужиками! Баб, говорю, не бросайте одних! Чего они одни-то наработают? Ни колоть не можут, ни что… Тома, бери вот этих, ломордастей, веди в лес, — она указала на мужчин из первой роты.

Тамара махнула рукой:

— Пошли!

Влас Петрович отобрал себе мужчин из второй роты. Колесник обиженно заметил:

— Что ж, мне одна шваль досталась?

— Чем же они шваль? — рассердилась Татьяна Герасимовна. — Что плохо одеты? Может, лучше работать будут, чем те, нарядные. Инструмент берите, айда с Богом!

Тамара вывела свою партию на просторную снежную поляну. Посередине красовались три высокие разлапистые ели.

— Лиса! — восторженно закричал Бер, заметив рыжий комок, который мелькнул и скрылся между елок. Неожиданно упавший снежный ком засыпал всех холодными иглами.

Крайняя ель была огромная. Вершина ее, казалось, упирается в холодные снежные облака, а ветки — лапы держат на себе каждая не менее пуда снега.

Тамара скинула телогрейку и знаком подозвала стоящего рядом немца.

— Бери пилу. Остальные отойдите подальше, — она махнула рукой в сторону.

Немец согнул длинную спину, чуть-чуть высунул язык и принялся дергать за ручку пилы.

— Ровней пили, не дергай! — строго сказала Тамара. — Гут надо зеген. Ферштеен?

— Гут, — буркнул немец и снова согнулся. Мерзлое дерево сопротивлялось, пила звенела и гнулась. Тамара вынула из-за пояса топор и стала подрубать. Вновь поднялся снежный вихрь и закружилась серебристая пыль. Тамара подозвала Штребля.

— Умеете пилить? — спросила она его по-немецки и немного покраснела за свое произношение.

— Яволь, фройлейн. Я столяр.

Снова зазвенела пила. Пилили очень долго. Слабый скрип внутри дерева означал, что ель уже сдается и скоро рухнет вниз. Скрип этот усиливался и перешел в стон, а затем ель начала медленно крениться, задевая ветками соседние деревья и снова поднимая снежную метель.

— Ахтунг! — крикнул Штребль.

Раздался сильный треск, свист рассекаемого воздуха, и ель с печальным гулом упала на землю, поломав своей тяжестью молодые елочки и пихты. Обнажился пень, светло-розовый, просторный, как обеденный стол, накрытый скатертью.

Штребль старался унять дрожь в коленях и с трудом разогнул затекшую спину.

— С непривычки-то тяжело, — улыбнулась Тамара. — Гут арбайтен, камарад!

Она достала спички. Вскоре запылал огромный костер. Гигантские ветки с воем корчились на огне. От каждой подброшенной в костер еловой лапы взвивался целый фейерверк искр. Скоро огромный, очищенный от ветвей ствол угрюмо лежал в снегу, а вся былая краса дерева превратилась в груду пепла и тлеющих углей, над которыми немцы грели озябшие руки.

— Ну что, поняли, как работать? — спросила Тамара.

— Я, юнге фройлейн, — ответило несколько голосов.

— Ну, глядите дальше.

Вместе с плечистым Раннером она отпилила первую чурку. Поставив чурку на попа, она тяжелым колуном разбила ее на плахи. Мерзлое дерево разлеталось, как стекло.

— Вот и все. Расходитесь подальше друг от друга и начинайте.

Тамара развела всех по лесу. Застучали топоры. Раздвигая ветки, на поляну вышла Татьяна Герасимовна.

— Ну, как дела? Двигаетесь помаленьку? А прогадала ты, Томка, что взяла этих франтов: вон у Власа да у Колесника те немцы, что в узких штанах, им рта разинуть не дали, взяли топоры и давай жарить, как заправские лесорубы. Их и учить нечего. И бабы в красных юбках пилят так, что любо! Один долговязый мне и говорит: в Румынии дома тоже в лесу работал.

— И этих обучим, — не совсем уверенно сказала Тамара.

Но вечером из лесосеки она возвращалась печальная. Понуро брели за ней и усталые немцы. Первый день не обещал ничего хорошего: только очень немногие — плотники и столяры — умели держать в руках пилу и топор. Остальные чувствовали себя совершенно беспомощно. Люди эти никогда даже не видели, как рубится лес, не умели разжигать костры, метались, суетились, вязли в снегу, мешали друг другу, рискуя быть задавленными деревом. «Можно подумать, вчера только на свет родились, — сердито думала Тамара. — Как они норму-то будут выполнять?» Но все же ее отчасти утешало то, что большинство немцев обнаружили явное желание работать. Поэтому, когда у лагеря их встретили комбат и Лаптев, на вопрос: — Как дела? Небось, весь лес вырубили? — Тамара, тряхнув головой, ответила весело: — Не вырубили, но вырубим!

5