Ненависть

Женя молча стала развязьтать пакетъ. Она достала тарелки, ножи и вилки и стала дѣлить: — матери, дядѣ, Шурѣ и себѣ. Ольга Петровна снова легла на постель. Прикрывъ вѣками глаза, она сквозь рѣсницы слѣдила за дочерью. Та заправляла примусъ. Пошла на кухню за водою въ чайникъ, чай будетъ заваривать. «Его» чай… Казненнаго! Это было совсѣмъ невозможно… Дочь!.. Что-же это такое? Такая безчувственность!.. Ольгѣ Петровнѣ казалось, что она начинаетъ ненавидѣть и дочь.

— Мама, ты спишь?..

— Нѣтъ.

— Мама, покушай. Легче станетъ. Я чайку сготовила. Который день ты ничего не ѣшь. Не хорошо такъ… Мертваго не воскресишь.

— Я не могу, Женя… Ты понимаешь… Я не могу… Ольга Петровна едва сдерживала свое злобное къ дочери чувство.

— Привыкнуть, мама, надо. Это война… Хуже войны… Насъ просто выбиваютъ. Уничтожаютъ… Мы — классовый врагъ, котораго надо вытравить.

— За что?..

— За то, что носимъ воротнички, что чисто ходимъ, не развратничаемъ. За то, что смѣемъ говорить правду. За то, что вѣримъ въ Бога… Папочка убитъ. Царство ему небесное. Ему тамъ у Бога легче чѣмъ намъ. Въ нашемъ совѣтскомъ безбожномъ государствѣ радуешься смерти, а не жизни… Какая жизнь!.. Голодъ. Скука… Ничего впереди… Рабство. Самое ужасное рабство!

— Женя…

У Жени сухiе глаза горѣли страшнымъ, лютымъ огнемъ ненависти.

— Дѣдушку… Брата… Теперь и отца… Значить, можно такъ… У меня, мама, въ головѣ все перевернулось. Не убiй… Сказано! — не убiй»!.. А я вотъ до чего дошла… Да я того человѣка цѣловать стала-бы, отдалась-бы ему, послѣднею его рабою стала-бы, который ихъ

убивать пойдетъ. Пора. А то насъ бьютъ, а мы молчимъ… Молчимъ… Господи!.. Геннадiй, что-же вы то тамъ заграницей? Когда же вы пойдете?.. Когда насъ всѣхъ выбьютъ?..

— Женя…

Ольга Петровна повернулась лицомъ къ стѣнѣ и затихла. Она слышала, какъ наливала чай въ чашку Женя, какъ мѣшала ложечкой сахаръ, какъ жевала хлѣбъ съ полендвицей. Она по запаху угадывала странно обострившимся обонянiемъ, что дѣлала Женя. Та дѣлала все тихо и спокойно, а Ольгѣ Петровнѣ казалось, что ея дочь громко и жадно чавкаетъ, и не могла погасить въ себѣ непрiязненное и такое новое чувство злобы и ненависти къ дочери.

Потомъ опять ея мысли вернулись къ мужу. И снова стало холодно и страшно. Казненъ!.. Въ этомъ словѣ было нѣчто болѣе страшное, чѣмъ было въ словахъ — «убитъ», «пропалъ безъ вѣсти»… Это третiй ея близкiй казненный большевиками. Третьяго дня… И она не знаетъ, какъ и гдѣ?.. И тѣла его никогда не получитъ для погребенiя. Ихъ тамъ и закапываютъ, гдѣ казнятъ. Какъ его казнили?.. Мучали раньше, или сразу?.. Безъ вещей!.. Какъ повезли?.. Куда?.. Что онъ думалъ? Вспоминалъ-ли семью?.. Зналъ-ли онъ, что его везутъ уже на казнь, или думалъ, что везутъ къ допросу? Умеръ-ли сразу?.. Въ очереди стоя она слышала, что иногда убьютъ, да не добьютъ и такъ и закапываютъ полуживого, а тотъ въ землѣ, какъ червякъ роется, а потомъ затихаеть… Третьяго дня… А вчера, то есть тогда, когда его не было, она ходила въ Торг-синъ и такъ любовно покупала ему на оставшiеся квитки провизiю. А онъ въ это время былъ мертвъ. Вдова Жильцова… Какъ сказалъ это тотъ толстомордый. Ему все ничего… Она осталась одна. Она и Женя. Вотъ и все… Въ этой залѣ…, Когда это было?.. Двадцать лѣтъ тому назадъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ теперь сидитъ Женя и жуётъ «его» провизiю у нихъ на Рождество стояла елка… Какъ все таки должна быть голодна Женя, если можеть теперь ѣсть, когда онъ казненъ

. Подъ елкой лежали подарки… Кабанья голова дяди Димы… Онъ тоже убитъ… Звѣрски убитъ… Молодой Гурдинъ смотрѣлъ веселыми и счастливыми глазами на барышень. Тогда танцовали… Въ Гатчинѣ зимою у сестры Маши танцовали вальсъ… Насъ много было… Гдѣ мы?.. Тогда танцовали и плясали всѣ… Теперь тоже танцуютъ… Тогда всѣ… Теперь только правящiй классъ. Пролетарiатъ!.. Пляшетъ на крови и костяхъ казненныхъ!..

Въ ушахъ у Ольги Петровны гудѣло и сквозь этоть гулъ вдругъ звонко, пронзительно и ужасно кто-то кричалъ: — «и-и-и!!.». Можетъ быть это кричалъ кто нибудь въ эту минуту казнимый въ застѣнкѣ и она утонченнымъ своимь слухомъ слышала это… И-и-и!!. Какъ это ужасно… Это человѣка бьютъ… Слышите?.. Каждый день бьютъ… Убиваютъ, мучаютъ… На «басъ» ставятъ!.. И-и-и!.. И мiръ молчить. И Богъ молчитъ. Неужели — Бога нѣтъ?.. И-и-и!!!

VI

Теперь Ольга Петровна жила по инерцiи. Для чего ей жить?.. Раньше у нея былъ мужъ — Матвѣй Трофимовичъ, — старый, большой ребенокъ, который ходилъ въ Эрмитажъ копировать картины и за которымъ надо было ходить. Тогда она знала, надо себя беречь для него. Если она умретъ, кто будетъ ходить за нимъ?.. Она нужна ему. Надо ходить въ очереди, получать провизiю по квитанцiямъ, полученнымъ Женей и Шурой, съ ночи занимать мѣсто въ очереди и таскать то хлѣбъ, то овощи, то воблу. Надо кипятить воду, готовить немудреный совѣтскiй обѣдъ.

Но, когда не стало Матвѣя Трофимовича, — шутка сказать, — съ нимъ она душа въ душу прожила сорокъ лѣтъ, — для чего вся эта суета?