Ненависть

«Здѣсь покоятся тѣла: — Сибирскаго Казачьяго полка, сотника Геннадiя Гурдина, урядника Сергѣя Запѣваловаи казаковъ: — Павла Стогнiеваи Иннокентiя Аржановскова, убитыхъ въ конной атакѣ на Германцевъ сентября 12-го, 1914-го года… Упокой, Господи души рабовъ Твоихъ»…

Женя прочла и нѣсколько разъ перечла эту надпись. Не доходила она какъ-то до ея сознанiя.

«Убитый… Значитъ, и тутъ были — убитые… Они преслѣдовали ее вмѣстѣ съ голодомъ. Мiръ съуживался, мiръ точно замыкался вокругъ нея тѣснымъ кольцомъ, и въ этомъ кольцѣ уже никого не оставалось, для кого жить… Зачѣмь теперь жить?.. Послѣдняя глава ея романа глядѣла на нее съ этого креста.

И вдругъ — все поняла. Геннадiя не было… Парижа не было… Но, кто-же тогда была — мадемуазелль Соланжъ?.. Не все ли равно — кто?..

Шатаясь Женя пошла къ Распятiю. На высокомъ темномъ крестѣ — изображенiе Христа, сдѣланное изъ гипса и грубо покрашенное. Первые лучи солнца упали на скорбное лицо въ терновомъ вѣнцѣ и освѣтили рубиновыя капли крови на щекахъ. Необыкновенно красивымъ, умилительно чистымъ показался Женѣ ликъ Спасителя. Женя упала передъ нимъ на колѣни. У подножiя креста лежали увядшiе цвѣты. Точно сквозь сонную пелену Женя увидала увядшiй сѣрый букетъ фiалокъ. Такъ необыкновеннымъ показалось ей появлекiе здѣсь фiалокъ… Ея фiалокъ… Подлѣ могилы того, кому она ихъ когда-то дала. Сердце ея наполнилось умиленiемъ. Въ тихой молитвѣ опустилась она у подножiя Распятiя.

— Да будетъ Воля Твоя!.. Воля Твоя!.. Во всемъ!.. Она упала головою въ букетъ, и онъ разсыпался въ прахъ. Душный запахъ пыли и сѣна ударилъ въ лицо и на мгновенiе вернулъ сознанiе Женѣ. Она прошептала:

— А если ты ужъ въ небѣ — я тамъ тебя найду… Тамъ… те-бя… най-ду…

Точно не она это говорила, а несся чей-то чужой далекiй, далекiй голосъ.

Полулежа у креста Женя выпрямила усталыя ноги, руки упали вдоль тѣла, голова поникла на грудь. Лицо постепенно становилось спокойнымъ и строгимъ. Темная тѣнь потянулась отъ длинныхъ рѣсницъ. Она уже ничего не видѣла, но еще слышала, какъ точно не здѣсь, а въ какомъ-то далекомъ, иномъ мiрѣ раздался топотъ конскихъ ногъ, кто-то спрыгнулъ съ лошади.

Незнакомый голосъ сказалъ:

— Rеquiеm аеtеrnаm!..

Больше уже ничего не было. Не было и самой Жени. Только тѣло ея мирно покоилось подлѣ Распятiя, подлѣ могилы того, кому она обѣщала быть вѣрной до гроба. Ея романъ былъ оконченъ.

* * *

Польскiй офицеръ слѣзъ съ лошади и бросилъ поводья вѣстовому. Нѣсколько мгновенiй онъ стоялъ пораженный суровой красотой умершей у Распятiя женщины. Потомъ медленно снялъ широкую фуражку съ окованнымъ козырькомъ и перекрестился по католически:

— Rеquiеm аеtеrnаm…, - тихо сказалъ онъ и сталъ отдавать солдатамъ патруля приказанiя объ уборкѣ покойницы.

ХVIII

Прошло нѣсколько часовъ и то самое солнце которое утреннимъ, робкимъ, не грѣющимъ свѣтомъ озарило мертвую дѣвушку въ старомъ, изорванномъ платьѣ, точно уснувшую у подножiя польскаго деревенскаго Распятiя, передвинулось далеко на западъ, прошло въ другiя страны и опять несмѣлыми первыми лучами, прорвавшимися изъ-за горъ освѣтило богатое, прекрасное Распятiе, стоявшее у шоссе, на склонѣ горы. Высокiй, блестящiй, полированный крестъ, выточенный изъ чернаго камня «апатита» поднимался надъ скалами. Распятый Христосъ былъ изображенъ изъ золотой бронзы и сверкалъ въ лучахъ солнца.

Жители французской Оверни поставили отъ своего усердiя это драгоцѣнное Распятiе, какъ святыню, охранявшую маленькiй городокъ, утонувшiй подъ горами въ глубокой лощинѣ.

Внизу глухо шумѣла бурливая рѣчка Дордонь. Тамъ все было полно ночнымъ сумракомъ, передразсвѣтнымъ туманомъ. Тамъ все еще спало крѣпкимъ передъутреннимъ сномъ.

Вершины горъ съ каждымъ мгновенiемъ становились яснѣе. Зеленыя ели густыхъ лѣсовъ, луга и скалы, стада пестрыхъ коровъ четко рисовались въ прозрачной ясности горнаго воздуха. Торжественная тишина была въ горахъ. Какъ прекрасная декорацiя стояли лѣсныя горы и казалась нарисованной серебряная лента падавшаго съ горъ прямымь лезвеемъ водопада.