Ненависть

— Очень смутно… Я былъ совсѣмъ маленькимъ, онъ юнкеромъ тогда былъ. Я немного боялся его. Помню, что онъ приходилъ со штыкомъ и долго одевался въ прихожей; мама всегда ему башлыкъ заправляла. Володя его штыкъ-юнкеромъ прозвалъ… Помню еще стихи про него говорилъ Володя: — юнкеръ Шмитъ изъ пистолета хочетъ застрелиться.

— Охъ, ужъ этотъ нашъ Володя!

— А что?..

— Летитъ куда-то…

— Вверхъ?

— Боюсь, что въ бездну.

Удивительный Невскій перспективу свою передъ ними открывалъ. Дали темны и прозрачны были. Въ густой лиловый сумракъ уходила череда все уменьшающихся фонарей и дальніе казались звѣздами, спустившимися на землю. Отъ витринныхъ огней магазиновъ желтоватый свѣтъ лился на широкія панели. Изнутри у самыхъ стеколъ были зажжены керосиновыя лампы, чтобы стекла не покрывались морознымъ узоромъ, закрывавшимъ выставки.

Густая толпа народа шла по Невскому. Модный былъ часъ — четыре. Женя съ Гуріемъ шли быстро, искусно лавируя въ толпѣ. Это тоже было по «Петербургски». Они гордились тѣмъ, что были Петербужцами, что въ толпѣ не терялись, что эта нарядная толпа, суета передпраздничной улицы были имъ родными, съ дѣтства привычными. Гдѣ уже очень стало много народа, за Пассажемъ, Женя взяла Гурія подъ руку и мило улыбаясь шепнула: — «совсѣмъ кавалеръ»…

Они вспоминали всѣхъ родныхъ, говорили о томъ, кто что и кому подаритъ на елку. Это называлось у нихъ «дѣлать перекличку».

— Ахъ, Володя!.. Володя!.. Онъ старше тебя, онъ долженъ бы быть ближе ко мнѣ. А мы съ нимъ точно чужіе. И всегда то онъ меня обижаетъ. Очень уже онъ умный. Ты, Гурочка, мнѣ милѣе, ты проще.

— Мерси.

— Какъ думаешь, какого звѣря пришлетъ намъ дядя Дима въ этомъ году?.. Въ прошломъ году онъ прислалъ намъ тигровую шкуру… Своей охоты.

— Слона!

— Милый Гурочка, слоны въ Туркестанѣ не водятся. Дядя Дима самый далекій отъ насъ… Страшно подумать… Въ Пржевальскѣ… Почти полторы тысячи верстъ отъ желѣзной дороги. Дядя Тиша на xуторѣ.

— Мнѣ всегда, Женя, почему-то вспоминается «Вечера на xуторѣ близь Диканьки» Гоголя. Ты бывала у тети Нади… Похоже?..

— Да, если хочешь. Просто, уютно, очень сытно… Мило… своеобразно… Патріархально…

— Всегда намъ на праздники шлютъ то гусей, то индюковъ, то поросенка… А помнишь, соленый виноградъ… или соленый арбузъ. Розовое варенье. Пальчики оближешь. Ароматно, вкусно…

— А въ общемъ, точно тонкую бумагу кляксъ-папиръ жуешь.

— Они богатые?

— Какъ сказать?.. Трудятся… Домъ у нихъ лучшій на хуторѣ, подъ железной крышей… Опять-же онъ есаулъ.

— Не правда-ли, какъ это занятно, что у насъ дядя казакъ…

На углу Михайловской, гдѣ былъ громадный домъ-дворецъ Елисѣева, нельзя было не остановиться. Въ гигантскихъ окнахъ — въ Петербургѣ еще и не было такихъ — горами сласти и фрукты были навалены. Большая кисть желтыхъ банановъ съ потолка свѣшивалась, финики въ длинныхъ овальныхъ коробкахъ, винныя ягоды, изюмъ трехъ сортовъ, яблоки пунцово-красныя, зеленыя, оранжевыя, почти бѣлыя, розовыя, длинныя, продолговатыя Крымскія, плоскія, какъ рѣпа — «Золотое сѣмячко», виноградъ восьми сортовъ, апельсины, мандарины, ананасы — все глазъ ласкало и странныя мысли о далекихъ странахъ навѣвало. Когда двери открывались, изъ ярко освѣщеннаго магазина тянуло прянымъ, «экзотическимъ» запахомъ ванили и плодовъ.

— Какіе мандарины! — воскликнулъ Гурочка. — Ты видишь, Женя?.. Больше апельсиновъ… И совсѣмъ плоскіе. Это изъ подъ Батума. А тамъ японскiе какисы… Такихъ у насъ на елкѣ не будетъ.

— Ты завидуешь?

— Ничего подобнаго… Мама вѣрно говорить: — Бога гнѣвить нечего… все у насъ есть… слава Богу, сыты, обуты, одѣты. А вѣдь есть голодные… Мама всегда учила — не смотри на богатыхъ и не завидуй имъ, а смотри на бѣдныхъ и жалѣй ихъ.

— Мамина мудрость.

Не доходя до Мойки Гурочка потащилъ сестру переходить Невскій. Женя догадалась въ чемъ было дѣло.

— Часы?..

— Да. У Буре.

Окна часового магазина были высоко надъ землею и надо было издали смотрѣть на выложенные на бархатные щиты золотые, серебряные и темной стали кружки часовъ.

— Постоимъ, — вздыхая сказалъ Гурочка.

— Хороши?

— Оч-чень.

— Kакiе же тебѣ приглянулись?..

— Вонъ тѣ маленькіе… никкелевые… со свѣтящимся циферблатомъ и съ ремешкомъ.

— Будутъ твои… Только это большой секретъ и прошу меня не выдавать. Мама сказала, что дѣдушка еще шой секретъ и прошу меня не выдавать. Мама сказала, что дѣдушка еще на прошлой недѣлѣ прислалъ тебѣ на часы.

— Женя!.. милая!..

— А ты знаешь, что мы пошлемъ дѣдушкѣ. Это Шура придумала. Молитвенникъ въ переплетѣ темнаго бархата. Каждая страница въ узорной цвѣтной рамкѣ. Узоръ вездѣ старинный, Русскій. Сто страницъ въ молитвенникѣ, и узоръ нигдѣ не повторяется. Это очень дорогое Сінодальное изданіе. Я видала. Очень красиво. Оч-чень!

— А папѣ — масляныя краски. Какъ давно онъ мечтаетъ о нихъ. Это рѣшено…

— Да, Шурѣ поручено ихъ подобрать.

— У Даціаро?..

— У Аванцо. Хочешь посмотримъ?..

Гурочка понялъ хитрость сестры и локтемъ прижалъ ея локоть.

— Знаемъ… знаемъ, — сказалъ онъ.

— Ну, что знаешь, — притворно равнодушно сказала Женя. — Ничего ты, мой милый, не знаешь…