Ненависть

Въ томъ подавленномъ настроенiи, въ какомъ находилась Женя, она не могла оставаться въ Пулковѣ, гдѣ былъ Володя. Ей все казалось, что Володя опять заговоритъ о томъ ужасномъ, о чемъ не могла она слышать — о пораженiи Россiи. Россiи!!.. Но вѣдь Россiя — это ея папа и мама, это дяди и тетки, сестры и братья… Это Геннадiй Петровичъ!.. Наконецъ — это самъ Володя!.. Какъ можетъ онъ это говорить? А еще самый умный!.. Россiя — это боготворимый Государь… Это перезвоны колоколовъ въ церквахъ, это такой родной звонъ сереброкупольнаго Гатчинскаго собора, съ дѣтства волнующiй и дорогой. Россiя это Прiоратскiй паркъ, съ его аллеями, березами, дубами, соснами и елями, съ его тихимъ озеромъ, съ весенними фiалками. Россiя это — Петербургъ, это сама она и ея будущая слава артистки. Безъ Россiи нѣтъ ничего… Нѣтъ самой жизни. Какъ это жить, если не станетъ Россiи? Гдѣ?… Какъ?.. Нѣтъ все это что-то такое невозможное, что ея умъ не воспринималъ этого.

Она проснулась въ комнатѣ Шуры раннимъ утромъ и, не одѣваясь, подошла къ окну и отдернула занавѣску.

Она не ошиблась — въ Гатчинѣ было легче.

Сквозь разорванныя тучи еще скупо свѣтило утреннее солнце. Просыхающее шоссе паромъ курило. Лужи высыхали на глазахъ, обнажая камушки, красный битый кирпичъ и стекло. Воробьи возились и чирикали въ густыхъ кустахъ кротекуса.

Женя одѣлась и вышла въ палисадникъ.

Все было, какъ всегда… Все было по прежнему. Страшные призраки войны сюда не проникли.

Надъ головою стрекотали и гудѣли пропеллерами аэропланы Гатчинской самолетной школы. Они опровергали слова папы, что въ Россiи нѣтъ аэроплановъ. Воть сколько ихъ летаетъ… Одинъ, другой… третiй… Откуда-то отъ Обелиска доносилась бодрая военная музыка. На сосѣдней дачѣ тяжело нависли балконныя занавѣси и легкiй паръ струился отъ нихъ. Разносчикъ съ лоткомъ, полнымъ цвѣтущихъ гелiотроповъ, левкоевъ и резеды проходилъ мимо. Онъ приподнялъ лотокъ надъ головою и нараспѣвъ произнесъ: -

— Цвѣтики, цвѣтовъ!.. А не пожелаете?.. Хороши цвѣточки!..

Сладкiй духъ цвѣтовъ шелъ за нимъ. Съ сосѣдней улицы доносился звонкiй распѣвный голосъ селедочницы.

— Селедки голландски, селе-одки!..

Нѣтъ, нѣтъ — жива была Россiя. Жизнь шла, какъ всегда, какъ сотни лѣтъ, какъ съ самаго основанiя Гатчины. Какой тамъ разгромъ и пораженiе! Вонъ, какъ бодро играегь далекая музыка. Вчера говорили о миролюбiи Государя, о томъ, что по его мысли создался Гаагскiй трибуналъ, чтобы предупреждать и не допускать войнъ. Въ Петербургѣ ожидается прiѣздъ французскаго президента. Вотъ и уладятъ всѣ спорные вопросы безъ всякой войны.

И дома у тетки Марьи Петровны все было такъ обыденно и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ уютно просто, мирно и радостно. Шура пила чай въ столовой. Горничная прибирала ихъ спальню. Мура и Нина качались въ саду на качеляхъ и весело чему-то своему смѣялись. Тетя Маша была такъ радушна и ласкова. Кругомъ были миръ, тишина и спокойствiе. Гроза пронеслась, умолкли дождевые шумы, свѣтлѣе становилось небо. Ожила природа и страшныя слова Володи казались просто дурнымъ сномъ.

Женя подошла къ роялю и весело запѣла свои упражненiя.

* * *

Въ четыре часа совсѣмъ неожиданно пришелъ Геннадiй Петровичъ. Женя встрѣтила его на стеклянномъ балконѣ.

— Господи!.. Какъ я счастливъ, Евгенiя Матвѣевна, что вы въ Гатчинѣ.

Странное волненiе охватило ихъ обоихъ. Въ этомъ волненiи какъ то само собою вышло, что Женя — она этого совсѣмъ не хотѣла, не думала объ этомъ — подняла руку и Геннадiй Петровичъ поцѣловалъ ее. Его губы показались горячими и мягкими усы. Женя вспыхнула и не знала, что сказать.

— Я такъ боялся, что вы въ Пулковѣ, - продолжалъ Геннадiй Петровичъ, — въ Пулково мнѣ уже никакъ было-бы не поспѣть. А мнѣ такъ многое надо вамъ сказать.

— Что случилось, Геннадiй Петровичъ?..

И вдругъ прежняя тревога и страхи вернулись къ Женѣ. Опять начались сомнѣнiя въ мирѣ, опять точно померкло небо. Едва владѣя собою и задерживая Геннадiя Петровича на балконѣ Женя сказала:-

— Почему вы такъ говорите? Почему вы не могли-бы поспѣть въ Пулково? Почему?..

У нея дрожали колѣни.

— Я уѣзжаю, Евгенiя Матвѣевна.

— Куда?.. Зачѣмъ?..

— Наша школа расформирована, и мы всѣ получили предписанiя немедленно вернуться къ своимъ частямъ.

«Немедленно» показалось Женѣ почему то страшнымъ и внушительнымъ словомъ. Она въ какомъ то печальномъ раздумьи повторила: -

— Немедленно…

— Я долженъ ѣхать въ Омскъ, въ распоряженiе войскового начальства.

— И вы ѣдете?.. Когда?..

— Черезъ часъ я ѣду въ Петербургь, чтобы завтра утромъ попасть на Сибирскiй экспрессъ.

— Вотъ какъ, — голосъ Жени звучалъ безнадежною грустью. — А Баянъ?..

— Баянъ уже поѣхалъ утромъ съ вѣстовымъ. Отправка его и помѣшала мнѣ поѣхать въ Пулково. Да, какъ видите, все къ лучшему.

— Все къ лучшему… Вы думаете…

— Я пришелъ проститься съ вами, съ вашей тетушкой и вашими кузинами… Поблагодарить ихъ за ихъ ласку… Богъ знаетъ, когда и какъ мы съ вами увидимся.

— Что-же это?.. Война?..

Геннадiй Петровичъ не успѣлъ отвѣтить — Марья Петровна и Шура вошли на балконъ и разговоръ сталъ общимъ.