Ненависть

— Не къ тому онъ это, Гриша, учитъ… Совсѣмъ не къ тому. Слыхалъ и я… И не солдаты… А нашъ братъ офицеръ говорили — пока дойдемъ, да доѣдемъ и война кончится… «Понималъ свой маневръ»… Бѣда, Григорiй, если каждый солдатъ станетъ обсуждать все «какъ» и «почему»?.. Что?.. Почему?.. Куда его ведутъ?.. Почему воевать, когда нашему краю никто не угрожаетъ? Общее дѣло забудемъ. Это бѣда — хуже войны. Бѣда, если каждый гражданинъ со своей обывательской горки станетъ судить Государя и Правительство… Какъ полагаешь, имъ то, чай, съ горы виднѣе, чѣмъ намъ.

— Но, Дмитрiй Петровичъ… Насъ офицеровъ, итакъ упрекаютъ въ обывательщинѣ, въ равнодушiи къ государственнымъ и мiровымъ вопросамъ.

— Государственные, мiровые вопросы!.. Ахъ, шутъ ты гороховый!..

Дмитрiй Петровичъ замолчалъ и долго смотрѣлъ, какъ золотымъ туманомъ, ровно пологомъ задергивалась пустыня и какъ гдѣ то далеко, далеко въ лиловыя горы садилось солнце. Онъ докурилъ папиросу, бросилъ смятый изжеванный окурокъ во дворъ и сказалъ тихо, точно про себя.

— Обывательщина!.. Кто говоритъ то это, милый Григорiй Николаевичъ?.. Врагъ Россiи говоритъ это, чтобы смутить «малыхъ сихъ». Надо ему свернуть, на бекрень сдвинуть наши мозги. Посѣять сомнѣнiя въ рѣшительный часъ битвы и сорвать побѣду… Философiя это.

— Нѣмцы?.. Нѣмцы?.. Я нѣмцевъ никого не видалъ и не знаю.

— Нѣмцы что!.. Русскiй солдатъ всегда нѣмцевъ бивалъ… Есть врагъ много пострашнѣе нѣмцевъ… Дiаволъ.

Песковскiй съ удивленiемъ посмотрѣлъ на своего ротнаго. Уже не спятилъ-ли онъ отъ жары, да усталости. Дмитрiй Петровичъ ясными сѣрыми глазами, не мигая, смотрѣлъ на заходящее солнце. Красные угольки горѣли въ темныхъ зрачкахъ. Сухое бритое лицо ударило въ бронзу.

— Да… Дiаволъ… Мiровые вопросы… Обывательщина… Не намъ съ тобою мiровыми вопросами заниматься. Наше дѣло маленькое… Мiровые вопросы рѣшатъ и безъ насъ. Мудрость жизни, счастье народа въ довѣрiи своему Правительству и въ томъ, чтобы каждый по совѣсти дѣлалъ свое дѣло, не озираясь на сосѣда… А такъ, если яйца начнугь курицу учить — что будетъ… Толку не будетъ. Съ сосѣдняго двора — все раздражающѣе и сильнѣе сталъ доходить запахъ горячихъ щей. Шумнѣе тамъ былъ солдатскiй говоръ. Вдругъ раздалась короткая команда и полтораста голосовъ дружно запѣли въ унисонъ:

— Очи всѣхъ на Тя, Господи, уповаютъ…

— Пойдемъ, Григорiй. Ужинъ готовъ. Похлебаемъ со стрѣлками солдатскихъ шей… Такъ-то, братъ, лучше будетъ… А мiровые вопросы ефрейторскимъ умомъ рѣшать?.. Никуда это не годится.

И, смягчая жесткость словъ, крѣпкимъ пожатiемъ руки Песковскаго выше локтя, Дмитрiй Петровичъ поднялъ его и повелъ со двора.

IX

Шура и Женя вѣрно отмѣтили, что Володя на 180 градусовъ перемѣнилъ свой взглядъ на войну. Сдѣлалъ это онъ, конечно, не самъ, не своимъ умомъ дошелъ до этого, но получилъ на это указанiя партiи.

Въ тотъ самый iюньскiй вечеръ, когда первый разъ въ ихъ домѣ заговорили о возможности войны, Володя поѣхалъ къ Драчу. Онъ всегда останавливался у него, когда были у него сомнѣнiя, когда хотѣлъ онъ уйдти отъ семьи и посвятить всего себя партiйной работѣ.

Ѣхалъ онъ, полный самаго крѣпкаго миролюбiя и ненависти къ войнѣ. Какъ соцiалистъ и демократъ онъ долгомъ своимъ почитал быть антимилитаристомъ, пацифистомъ, ярымъ ненавистникомъ войны. Война пережитокъ дикаго средневѣковья, феодальныхъ привычекъ, царизма, никакъ недостойный соцiализма. Бросать народъ, то есть рабочихъ — пролетарiатъ на убой въ угоду Вильгельмамъ и Николаямъ — никакъ не отвѣчало марксизму. Онъ зналъ, что и партiя, въ лицѣ Петербургскихъ ея представителей, раздѣляла эти взгляды. Уже были брошены ея агенты, составлены «пятерки», посланы агитаторы по заводамъ, чтобы въ нужную минуту забастовками сорвать войну, по деревнямъ поѣхала молодежь — препятствовать, когда будетъ надо мобилизацiи.

Володя засталъ Драча дома въ хмуромъ, мрачномъ, молчаливомъ настроенiи. Пиво и хлѣбъ съ колбасой ожидали Володю. Со страстью, съ пыломъ молодости Володя заговорилъ о военныхъ слухахъ, о подготовкѣ къ войнѣ, о священной обязанности каждаго соцiалиста помѣшать этой имперiалистической войнѣ, начатой «царизмомъ». Драчъ прищурился какъ-то презрительно и сказалъ:

— Ничего ты, братокъ, въ этомъ дѣлѣ не понимаешь. Совсѣмъ не оттуда вѣтеръ дуетъ.

— Скажи, если что знаешь.

— Скажу, когда надо будетъ.

Какъ ни допытывалъ Володя Драча — больше ничего онъ не могъ отъ него добиться.

— Ты вотъ что — не спѣши домой. Поживи у меня — тогда все доподлинно узнаешь. Ждемъ гонца отъ самого.

— Отъ кого?

— Отъ самого… Отъ Ленина, — едва слышно сказалъ Драчъ.