Ненавижу тебя любить

Огромная елка стоит в гостиной. Сейчас комната больше напоминает европейскую интерьерную студию: идеально выверенная по цветам и композиции, с камином, светящимися фигурками оленей, коробками с бантами на полу. Красиво и празднично, только немного грустно, потому что раньше эту елку наряжали мы с Машкой. Получалось не всегда гармонично, немного безумно, но как же мы веселились! А сейчас шарики висят стройными рядами, гирлянда сияет мягким теплым светом, елка производит впечатление не праздничного дерева, а арт-объекта.

Вова сидит на диване, с ноутбуком, в наушниках смотрит какую-то презентацию.

— Привет, — говорю я.

— Привет.

С кухни разносится громогласное «Как упоительны в России вечера-а-а». Удивленно смотрю на бывшего, и он поясняет:

— Это папа.

— А что он там делает?

Что вообще Никольский-старший делает в России на Новый год? Хотя у него теперь Настя… оставить ее и свалить праздновать было бы жестоко.

— Варит сгущенку.

— Что делает?

— Варит сгущенку. Выпросил большую кастрюлю, загрузил туда три банки сгущенки и ждет, когда она превратится в амброзию.

— Он что, разорился? И не может купить уже вареную?

На что Вова смеется и поясняет:

— Его Марьиванна снова послала. Он к ней подкатил с предложением встретить Новый год у моря, а она ему выкатила тираду, что он задолбал пытаться ее купить, что он жизни не знает, что ее мама в детстве сгущенку варила и по ложечке в выходные лакомиться разрешала, пока он страну разворовывал. Ну и в общем папа поклялся, что лично сварит сгущенку, снимет на видео и тогда Марьиванна согласится сделать из нее «муравейник» и сожрать с ним под елкой.

— А почему он делает это в твоем доме?

— Потому что в его экономка осталась с Настей и не разрешила издеваться над ее кастрюлями. Полагаю, она невысокого мнения о папиных кулинарных талантах.

— Почему ты еще здесь? — спрашиваю я. — Ты не похож на человека, у которого через четыре часа самолет.

— Погода не летная. Замело всех. Как прекратится этот пиздец, позвонят, поеду.

— А… — Я лишаюсь дара речи. — То есть, ты останешься здесь на Новый год?

— Надеюсь все же улететь, пусть и в ночи. Не может же эта метель длиться вечно.

Я пожимаю плечами и онемевшими от холода пальцами начинаю расстегивать толстовку, ибо в доме в ней жарко, как вдруг дом содрогается от громкого резкого хлопка. Невольно я начинаю хихикать.

— Что за… — Вова отставляет ноутбук и поднимается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А это он жизнь узнает. На месте Марьиванны я бы сжалилась. Попытка очень достойная.

А еще кто-то попал на ремонт кухни. И лучше бы мне отправиться к дочери, пока гнев Володи не зацепил невиновных. Только бы не начать отмывать эту его проклятую кухню! За год с лишним я так привыкла убираться сама, что очнусь только когда закончу белить потолок, наверное.

Странно, что Машка меня не встречает, не висит на шее и не выпрашивает новогодний подарок раньше времени. Я поднимаюсь наверх, в ее комнату, и обнаруживаю дочь спящей. На полу разбросаны куклы и плюшевые игрушки, а ночник со звездным небом проецирует на потолок млечный путь.

В кармане вдруг звонит телефон, и я вылетаю из комнаты пулей, чтобы не разбудить Машу. Номер незнакомый, но тревоги, которая часто бывает при звонках с неизвестных номеров, я почему-то не испытываю.

— Да?

— Привет.

Голос Олега почти забылся, с того вечера в театре мы не разговаривали. И я удивлена, хоть и рада его слышать.

— Привет. Я тебе звонила. И писала.

— Знаю. Прости, не хотелось ни с кем говорить. Я приезжал, но тебя не было дома. А потом номер стал недоступен…

— Черт, я ведь переехала! Надо было тебе написать. Я… сняла другую квартиру и еще потеряла телефон. Так что все новое.

Ну вот, теперь я вру еще и Олегу. И пусть Вове солгать не получилось, по крайней мере не до конца, уж Олег-то точно не заслуживает дурацких отмазок. Но потребность спрятать суть сделки с Никольским-старшим так сильна, что я не могу заставить себя выложить правду.

— Хотел поздравить тебя с Новым годом. И пригласить встретить его.

— Я не могу, извини. Вова улетает в командировку, я буду с Машей.

Олег долго молчит, и я даже смотрю на экран смарта — не прервалась ли связь?

— У него? — наконец спрашивает он.

— Да, конечно. Это ее дом.

— Ты к нему вернулась?

— Нет. Конечно, нет. Я лишь сижу с дочерью, пока он в командировке и провожу с ней каникулы.

— Но ты его простила.

— Я поняла.

— Серьезно? Вот так раз — и все забыла? Живем дальше, ничего не было?

Я чувствую, как начинаю раздражаться, потому что Олег сейчас лезет туда, куда я и сама не очень люблю заглядывать. И уж точно не хочу открываться малознакомому, пусть и привлекательному, мужчине.

— Я не сказала, что забыла и что ничего не было. Но я не хочу плодить ненависть. И я действительно понимаю. Не говорю, что это справедливо и хорошо, что его поступки правильны, но… ты ведь врач, ты видел, как те, кому очень больно, срываются на всех, включая близких. Это иррационально.

— Все настолько плохо?

Я вздыхаю. Если бы только знать, насколько все плохо!

— Мой отец натворил дел за моей спиной.