Ненавижу тебя любить

Потом просыпаюсь. Иду в Машкину комнату, убеждаюсь, что дочь здесь, жива и здорова. Потом иду на работу — и так до новой встречи со знакомым кошмаром. А Ксюше снится, как она теряет дочь?

Она ее теряла наяву.

Я понимаю одеяло, накрываю девушку им с головой, а потом ложусь сам и, дав себе буквально пол минуты на раздумья, подтягиваю Ксюшу к себе.

— Эй, проснись. Вишенка… проснись.

Она уже не спит, но сознание еще не ясное. Наверное, поэтому я не получаю по морде и могу прижимать ее к себе. Вдыхать вишневый запах, который не смыли ни хлорированная вода в бассейне, ни душ. Или он уже въелся в память, и я чувствую его даже там, где не должен?

— Что тебе снилось?

— Не знаю.

— Врешь ведь.

У нее вырывается жалобный всхлип, и… внутри все переворачивается, когда она прячет лицо у меня на груди. Когда прижимается, сама, вряд ли понимая, что происходит, еще не отошедшая от сна, замерзшая, дрожащая, ищущая защиты.

— Я не хочу остаться одна.

— Ты не одна. У тебя же есть Машка.

— Ты у меня ее заберешь.

Кошмары у нас одинаковые. Только зло в них разное. У моего нет лица, а у нее оно имеет даже имя.

Я не знаю, что ей ответить, у меня нет ни нужных слов, ни готовности их произнести, поэтому я просто прикасаюсь к ее губам своими, раздвигаю полные мягкие губки языком, проникая в ее рот. Прижимаю к себе еще крепче.

И мы целуемся. Как два подростка, которые понятия не имеют, что делать дальше. Как на первых свиданиях. Я привозил ее к дому, и мы целовались в машине. Она делала это неумело, смущаясь и нервничая, а мне было мало поцелуев. Но я мужественно терпел, ибо совращать дочку важной шишки было никак нельзя.

А сейчас можно все, и хочется это «все», но я обещал ее не трогать и не делать больно, по крайней мере, этой ночью. Разве что попробовать нежнее… но я вдруг понимаю, что никогда еще не думал о том, чтобы быть мягче в постели. И понятия не имею, с чего начинать.

Хотя если отключить голову, все становится проще и приятнее. Она в моих руках, с готовностью отвечает на поцелуи, ее ладошки все еще лежат на моей груди, греют теплом область сердца. Я чувствую, как Ксюша дрожит и готов поклясться, совсем не от страха или холода.

Наутро я постараюсь об этом забыть. Засунуть в самые глубины памяти то, что чувствовал. Никогда не вспоминать, как целовался, словно впервые в жизни, ловя не просто сексуальное возбуждение, а то чувство, из-за которого все внутри сводит от предвкушения.

Как тщательно контролировал себя и медленно, прислушиваясь к дыханию, входил в нее, стараясь делать это не до конца, чтобы снова не причинить боль. Ее руки на своей спине забуду… осторожные нежные поглаживания, от которых словно исходят разряды тока. Прикосновение нежной кожи с внутренней стороны бедер. Сонную, влажную, узкую и горячую девочку, забывшую на несколько часов о ненависти и войне.

Вот эта ночь — она из ее фантазий. Сладкая, до приторности, как в сопливом эротическом кино. Когда самая откровенная ласка — это неторопливые поцелуи шеи, а самая банальная поза кажется верхом разврата. Если бы о нас сняли фильм, то показали бы сплетенные пальцы рук и кусочек поясницы между разведенных женских ножек. Если бы написали книгу, то это было бы что-то вроде «она выгнулась под ним, сладко застонав, выдохнув его имя — и он поймал ее вздох своими губами». Если бы какой-нибудь художник-извращенец рисовал акварель, то нарисовал бы ее.



Вишню. С припухшими от поцелуев губами, расслабленную, сонную и страстную девочку. На холст прямиком из фантазий.

Она так и не выдохнула мое имя, а я снова забыл о защите и не смог остановиться. И еще, кажется, понял разницу между занятием сексом и занятием любовью. Но и об этом я тоже забуду.

Только о том, как Ксюша засыпает у меня в руках, забыть не получится. Потому что я еще долго, почти до первых лучей рассвета, слушаю, как размеренно и спокойно стучит ее сердце и думаю.

Что же в тебе такое, что заставляет тебя, как котенка, тянуться к человеку, который раз за разом отпихивает ногой? И что в тебе такое притягательное, чего я не видел раньше?

Глава девятая

Ксюша

Я просыпаюсь рано, будильник еще не трезвонит, но спать уже не хочется. Вернее, я бы, может, и уснула бы, но надо собираться на работу, а еще я не смогу спокойно вернуть голову на плечо Никольского и снова отрубиться.

Я вообще не хочу лежать в его объятиях, сейчас я сгораю от такого стыда, что больше всего на свете мечтаю оказаться где-нибудь в антарктиде, среди пингвинов и полярников. Воспоминания о прошедшей ночи убивают меня. Это нестерпимое, дикое чувство — я ненавижу себя за очередную несдержанность.

Несколько часов перед тем, как заснуть, помню с трудом, но того, что помню, достаточно. Помню, как отвечала на поцелуй и мысленно умоляла продлить мгновение хотя бы на несколько секунд, потому что эта — пусть напускная, пусть искусственная — нежность, она достает до самого нутра, выковыривает из панциря глупую наивную девочку, которая верит в бабочек в животе и «пока смерть не разлучит вас».