Ненавижу тебя любить

В ее глазах шок, а еще непонимание. И я не собирался рассказывать, что подкинул ей работу, случайно вырвалось, уж слишком странным видится наличие у нее этой идиотской квартиры. Только бы не вляпалась никуда, она же как слепой котенок в жизни, ни дня не работала, всегда то под папочкиным крылом, то за спиной мужа. Хотя, надо думать, защитничком я был хреновастеньким.

— Ты… заказы… зачем?!

— Непонятно? — Я говорю это грубее, чем стоит. — Чтобы с голоду не сдохла.

А еще чтобы не таскала подносы и кофеек в какой-нибудь забегаловке, где для типичного клиента день, когда он не ущипнул официантку за задницу, прожит зря. Чтобы не шаталась ночами после работы и не стирала ноги в кровь, рыдая потом в моей постели от боли. Сидела дома и рисовала свои картинки.

И да, черт возьми, я совершенно искренне считаю, что я прав. Потому что ее эти обложки всех устраивают и никаких финансовых влияний я не делал.

— Какая тебя разница, сдохну я с голоду или нет? Ты только об этом и мечтал, когда мы развелись! Почему тебя волнует моя работа?

— Скажу, если…

«Поцелуешь», — хочу сказать я. Хотя нет, на самом деле я хочу что-то вроде «займешься со мной сексом», но ни того, ни другого не произношу. Свое я получу как-нибудь позже.

— Если скажешь, откуда деньги на съем такой квартиры.

Она мечется. Ищет оправдания, пытается выдумать очередную ложь. А я не тороплю и знаю, что лгать она не умеет, ее глазки выдают все ее секреты, даже те, которые она не готова выдать под страхом смертной казни.

— Я ее не снимаю. Она моя…

— Еще интереснее.

— Ее купил твой отец.

Не врет. И становится еще интереснее.

— Отец? За какие заслуги?

— За твои! Представляешь, ему пришло в голову, что я несколько несправедливо осталась без жилья.

— И ты так просто приняла квартиру от моего отца?

— Он умеет уговаривать.

Умеет. И, пожалуй, это единственный человек, от которого она бы приняла такой подарок. Уж точно не от меня.

На самом деле я вдруг к собственному удивлению чувствую некоторое облегчение. Во-первых от того, что Ксюха не вляпалась ни в какую передрягу, а во-вторых, что теперь она живет в нормальном доме и приличном районе. Это странно, учитывая, что я сделал все, чтобы оставить ее без собственного угла и копейки.

— Твоя очередь! — Вишня до ужаса упряма. — Зачем ты влез в мою работу?! Чтобы в очередной раз продемонстрировать, что я ни на что не способна?

— Нет.

— Ну? Ты обещал сказать правду!

Легко ей просить. Я эту правду и себе не говорил, сделал вид, будто все нормально, будто года после обнаружения тела Даши вовсе не было, будто я не делал то, что делал. Будто у нас был самый обычный развод.

— Я решил, что перегнул палку и несправедливо возненавидел тебя за преступления отца. Работа это просто работа. Я только подтолкнул.

Да твою же мать, какого хрена она так смотрит? Как Машка, когда накосячила и боится, что я начну ругаться. Или как Машка, когда выпрашивает собаку. Эдакая смесь надежды, робкого страха и мольбы. Купи собаку, папа… не ругайся, что я разбила вазу, папа… я скучаю по маме, папа…

— Не смотри так, Вишенка, — почему-то хрипло говорю, — я все еще тот человек, который тебя мучил. Люди не меняются.

— Не надо… — почти шепотом говорит она. — Не превращайся снова в него.

Не могу больше на нее смотреть, склоняюсь к губам, чтобы поцеловать, в последний момент понимаю, что делаю это слишком резко, слишком грубо — и успеваю просунуть ладонь между ее затылком и стеной, чтобы не ударилась по новой тем же местом.

Чувствую на губах соленую влагу и удивленно отстраняюсь.

— Больно? Ударилась?

Ладно, я вру самому себе, я знаю, почему она плачет. Острое чувство дежавю не дает сделать вид, будто я волнуюсь за больную голову. Точно так же она прижималась ко мне в офисе, когда искала защиты, в сауне, когда подумала, что я сейчас отдам ее кому-то на потеху. Нервная система не железная, для одной маленькой девочки все это слишком.

А я не знаю, что сказать. Не знаю, как заставить ее поверить, что все закончилось, что обжигающей ненависти больше не осталось, а вместо нее — выжженная пустыня. Что я понятия не имею, как и нахрена жить дальше и Машка, пожалуй, единственный якорь, который еще держит у берега.



Я не умею просить прощения. Не умею обещать светлое будущее. Не умею утешать и уж точно не умею любить.

— Не плачь. Машка услышит, испугается.

— Все в моей жизни зависит от тебя… дочь. Работа. Что-нибудь, не принадлежащее тебе еще осталось?

— Ну ведь квартира на тебя записана, да?

Плач переходит в нервный смех. Я все еще держу ее в руках, вдыхаю запах, прижимаю ладонь к затылку и чувствую на губах соленый привкус слез. Невольно в невеселые мысли врываются жаркие фантазии. Если бы не дочь в соседней комнате, уплетающая вафлю с молоком, я бы воспользовался доверившейся мне Вишней и выпустил ее только утром.

— Давай уложим Машу и поедим, — говорю я. — Иначе драматичную сцену вероломно испоганит урчание моего желудка.

— Я сейчас переоденусь и расправлю кровать. Тебе придется спать с Машей…

— Нет, — отрезаю я. — Ложись с ней на нормальную кровать. Я буду на диване. Он достаточно большой.

— Он не раскладывается…