Необыкновенный консилиум

      Вдвоём они внесли раненого в перевязочную. Доктор велел снять с него сапоги, а сам, взяв ножницы, стал разрезать брюки, на которых бурыми пятнами выступила кровь. Он спросил: что случилось?

      Незнакомец, тот, который принёс раненого, стал объяснять, что это его товарищ. Собирались на охоту, чистили ружья. Ну, и…

      — Ну и что? — проворчал врач. — Ружьё выстрелило? Не валяйте дурака, — сказал он. — Я же вижу: это автоматная очередь.

      Тот пожал плечами. Доктор сказал:

      — Мойте руки. Будете помогать.

      Он расстелил чистую пелёнку на маленьком столике, приготовил инструменты, шёлк. Помощнику велел достать из шкафа наркозную маску и склянку с эфиром.

      В эту минуту отворилась дверь, и в комнату заглянула

      заспанная фельдшерица. Доктор замахал на неё руками. Дверь закрылась.

      Пока он, засучив рукава, полоскал руки в аммиачном растворе, помощник, стараясь не выронить холодную оранжевую склянку, накапывал из неё пахучую жидкость.

      — Лей, лей, не бойся, — говорил доктор.

      Раненый захрипел; помощник изо всех сил удерживал его. Когда раненый успокоился, врач подошёл к операционному столу.

      Где-то близко прогромыхала телега; в окнах сверкала заря. Врач вынул щипчиками кусочки раздробленной кости. Обстриг ножницами размозжённую мякоть, потом не спеша начал зашивать рану. Человек, помогавший ему, стоял возле него как на иголках. Покончив с одной ногой, доктор принялся за другую. Наконец обе голени были забинтованы и уложены в лубки. Раненый всё ещё спал. Помощник нетерпеливо переминался у изголовья: ему давно уже было пора уходить. Его могли увидеть. Но доктор достал из шкафа новую охапку бинтов. Это ещё зачем? Не говоря ни слова, старик начал бинтовать раненому голову. А на голове не было ни единой царапинки.

      И вдруг помощник догадался. Догадался и бросился помогать. Вдвоём они быстро обмотали бинтами голову и лицо, так что остались лишь узкие щёлочки для глаз. И теперь никто не мог бы узнать в раненом того человека с простреленными ногами, которого рано утром принёс на себе его товарищ и положил на траву перед докторским крыльцом.

      Помощник исчез. Доктор взял чистый бланк истории болезни и записал диагноз:

      «Ожог лица и головы. Переломы голеней…»

      Солнце стояло уже высоко; больной лежал под одеялом в больничной палате, похожий на страшную белую куклу, а из амбулатории слышался сдержанный говор, плач детей, кашель стариков. Доктора ждали пациенты. Он отправился на приём.

      В кабинете сидела фельдшерица. Она сообщила новость.

      Ночью на железной дороге произошло крушение. Из Германии шёл состав. Недалеко от полустанка, в том месте,

      где путь шёл под уклон, паровоз на всём ходу сошёл с рельсов. На него полезли платформы с танками, цистерны. Вспыхнуло пламя. Из задних уцелевших вагонов выскочили немецкие солдаты, беспорядочно стреляя из автоматов. Потом оказалось, что путь в этом месте был разрушен. Кто-то развинтил рельсы и раздвинул их ломом.

      Рассказывая об этом, фельдшерица не сводила глаз с доктора. Доктор сидел за столом и протирал очки. Потом он сказал: «Приглашайте». Фельдшерица встала и открыла дверь. Вошла баба с ребёнком. Приём начался.

      Так прошло несколько дней. О раненом никто не спрашивал. И всё было спокойно, как вдруг на четвёртый день в больницу пожаловал офицер из местного отделения гестапо. Доктор не знал, кто мог сообщить в полицию, но подозревал, что это сделала фельдшерица. Гость прошёлся по палатам, потом спросил: что это за человек лежит с забинтованной головой?

      Врач закашлялся, снял очки и, наконец, ответил, что это раненый, которого привезли с железной дороги. Ехал на работу в Германию добровольцем. Тяжёлый ожог лица и, кроме того, раздроблены ноги. Доктор показал историю болезни.

      — Вот как? — поднял бровь офицер. — Так, значит, поезд шёл в Германию? А мне говорили — из Германии.

      — А это было в другом месте, — сказал врач. И он назвал станцию, находившуюся в двадцати километрах от больницы.

      Немец посидел, побарабанил пальцами по столу, потом удалился. А доктор заперся у себя дома и начал писать. Несколько вечеров подряд он просидел перед керосиновой лампой, лист за листом исписывая историю болезни. Он описывал грозные симптомы, придумывал осложнения. Вычерчивал график температуры — температура поднималась всё выше и выше. Пульс становился всё хуже. Когда миновало семь дней, доктор написал:

      «Больной скончался».

      Назавтра его снова вызвали в больницу. В его кабинете соком к столу сидел гестаповец.

      — Негодяй, — сказал офицер, не повышая голоса. — Ты солгал. Никакого крушения на станции не было.

      — Но больной мог сказать мне неправду, — пробормотал доктор.

      — Где он?

      Доктор снял очки и, моргая, стал протирать стёкла полой халата.

      — Больной умер, — сказал он.

      Офицер приказал позвать фельдшерицу. Он спросил: правда ли это?

      Фельдшерица посмотрела на доктора и ответила:

      — Не знаю.

      Тогда офицер встал, надел фуражку и вместе с врачом отправился в обход по палатам. Их было всего три. Во всех палатах стояли пустые кровати.

      — Ну и больница, — заметил офицер. — Где же вы его похоронили? — спросил он о раненом.

      Доктор сказал:

      — На кладбище.