Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

— В этой тьме кромешной разум мой словно ослеп, я решилась на отчаянный поступок, прискакала сюда. Слава Богу, что не встретились мне разбойники ночные, слава Богу, что я нашла тебя, старый друг! Помоги мне. Прежде всего, укрой меня где-нибудь в уголке, чтобы я во время царского пира могла наблюдать за шахом, оставаясь сама незамеченной. А еще, — коли пройдет его обида на меня, напомни ему о свадьбе!

Шапур сто раз поклялся ей в преданности и тотчас взялся за дело: Гольгуна он отправил в загон к Шабдизу, Ширин же провел в царский шатер, словно самого Парвиза. Надо сказать, что для Хосрова поставили сразу два шатра, оба роскошных, шелковых: в одном шах пировал с друзьями, другой же служил опочивальней. Туда-то и привел Шапур луноликую, устроил ее в укромном месте, а сам прошел в обитель для пиров, где задремал расстроенный и захмелевший шах, и сел у его ложа.

Хосров был рад присутствию друга, при нем снились шаху благие сны, он успокаивался и отдыхал душой. И когда утром показался на небосклоне паланкин пресветлого солнца, а мир украсился разноцветными самоцветами, словно царская сокровищница, Хосров пробудился довольный и веселый. Он приказал готовить новый пир, такой, чтоб до небес поднимались праздничный шум и заздравные клики.

И вот растянули огромный полог над всей лужайкой, встали в ряд, скрестив руки на груди, блистательные придворные, разодетые в парчу и бархат, ветерок заиграл лентами на шахских знаменах, но к золотому престолу проникнуть не смог: бдительные стражи-эфиопы и преданные отроки-рабы стеной стояли у входа. Хосров, прекрасный, как китайский кумир, поместился в середине шатра, а Ширин, эта красавица-луна, укрылась в соседнем, спряталась в складках полога. Шах решил, что на пиру будут присутствовать лишь избранные друзья, слуги засуетились, нарядные отроки чередой побежали расставлять столы и яства приносить, а сотрапезники царя, согласно обычаю, заняли свои места по обе стороны повелителя. Шах восседал на золотом троне, изукрашенном золотом и изумрудами, за ним стояли рабы с золотыми кадилами в виде спелых плодов, благоуханным дымом отгоняли мух и наполняли воздух ароматом. В руке Хосров держал золотой шар — знак богоданной царской власти: даже если сжимал он кулак, золото проступало меж пальцев, жаром горело. Виночерпии подносили чаши одна за другой, музыканты играли пленительные мелодии, а во главе их сидел сам Барбад, певец и сочинитель, который слагал напевы, не уступающие божественным псалмам царя Давида (это его славословия обещал внуку царь Ануширван в пророческом сне). И другой знаменитый певец присутствовал на том пиру, — имя его Накиса, — он прославился напевами нежными и трепетными, изысканными и соразмерными. Эти два чародея были столь искусны в игре и дивных трелях, что слушатели пьянели без вина, заливались слезами от восторга и умиления.

Когда же чарующие звуки вознеслись к небесным сферам, заставив замереть от восхищения саму Зухру*, Хосров мановением руки удалил всех гостей из шатра и остался там наедине с певцами. Он изливал пред ними боль души, а Шапур тем временем, пробравшись в шатер к Ширин, дал ей знак, что пришла ее пора. Ширин сказала:

— Подведи поближе одного певца, пусть он сядет возле завесы шатра, я буду подсказывать ему слова, а он — претворять мои речи в напевы.

Шапур договорился с Накисой, посадил его у входа в малый шатер, и тот услышал голос из-за завесы:

— Певец, поведай в песне о муках сердца моего, не бойся, пой смелей, всю правду говори!

И Накиса, исполняя волю луноликого кумира, начал свою первую песнь в нежном и грустном ладу «раст»*:

Звезда моя, дремотных глаз не закрывай,Надежды проблеск стереги, не упускай.Взойди из-за горы, желанная заря,Мне долгожданный свет и радости даря.

О счастье, погоди, не покидай меня!На муки лютые не отдавай меня!Помилосердствуй, друг, мне руку протяни,Невзгод разбей полки, обиды цепь сними!Сжимает сердце боль, душа кровоточит, —

Приди на помощь, друг, где меч твой, где твой щит?..Где мой защитник перед злой судьбой?Ему готова стать смиренною рабой…

Так печально пел Накиса, что глаза шаха увлажнились, он кивнул Барбаду, и тот завел ответную песнь: