Неоконченная повесть

А что же «Бней Цион»? Организация потихоньку начала разваливаться. Перед молодыми людьми открывались новые возможности. Неокрепшей еще советской власти остро требовались работники. Прежняя система управления исчезла, рассыпалась, многих чиновников уволили или они ушли сами, партийные же большевистские кадры находились к тому моменту преимущественно в Красной армии. Говорили, что партия большевиков не заражена антисемитизмом, что красный террор бьет лишь по буржуям и врагам революции, вне зависимости от национальной принадлежности.

Ицик Сапир, превратившийся отныне в Исаака Эммануиловича, жестко следил за соблюдением революционного порядка. Он расхаживал в военной гимнастерке, подпоясанной блестящим кожаным ремнем, с которого свисала кобура с пистолетом системы «Маузер». Всевидящие глаза новоявленного чекиста внушали замешательство и страх. Грозная поступь военного коммунизма слышалась повсюду на просторах большой страны – не миновала она и нашего местечка, где воплотилась в знакомом образе худого и сутулого Ицика Сапира с вечно горящими глазами.

Все умолкло и словно бы сжалось в размерах. Не было слышно и сионистов, ушедших, как им казалось, в безопасное подполье. Они все еще продолжали изредка собираться в доме Песаха Каца, чтобы за опущенными занавесками потолковать о том, о чем они толковали уже годы – о насущных проблемах еврейского народа. Но Сапир все же учуял что-то своим длинным носом, а может, нашлись стукачи-доброхоты. Пришла весна, а вместе с нею – Сапир со своими людьми. Перед самым Песахом арестовали Песаха Каца.

«Хватит! – словно решила новая власть. – На протяжении нескольких лет сионисты устраивали в городке черт знает что, морочили головы еврейской молодежи никому не нужными лекциями о палестинской глухомани, да еще и деньги на это собирали! Ну кому интересна в новой России далекая турецкая провинция? Довольно мракобесия! Октябрьская революция живо покончит со всеми мелкобуржуазными партиями – от меньшевиков и эсеров до националистов и сионистов. Нет никакой разницы между Петлюрой и «Ховевей Пион»! Те – украинские националисты, а эти – еврейские. Жители городка должны стать гражданами советской Родины, и точка. Красные товарищи положат конец сионистскому безобразию, и уж он-то, Исаак Сапир, об этом позаботится!»

А весна набирала силу. Свежий ветерок, радуясь вновь обретенной свободе, играл во дворах бельем на веревках, резво перепрыгивал с ветки на ветку еще не зазеленевших деревьев, искрился в оконных стеклах, по-хулигански залезал под юбки, да еще и задирал их, так и норовя оголить женские ноги. Улицы, казалось, безмолвно чего-то ждали; среди топей непролазной грязи ширились сухие проплешины. Как приятен весенний ветер с полей усталому сердцу! Кто знает, не знак ли это, не признак ли нового возрождения?

В забытой и запущенной столовой Йоэля, где уже давно правили новые хозяева – крысы, прошла последняя подпольная встреча сионистской молодежи местечка. На ней присутствовали двенадцать юношей и девушек. Были приняты меры предосторожности: плотно закрыты ставни, на дверях висел огромный замок. Снаружи вокруг дома небрежно прогуливался дежурный.

По мнению Зямы Штейнберга, власть красных обрела стабильность, и теперь не осталось ничего иного как разойтись, прекратить работу организации, а документы, ставшие уликами – список членов группы, тетради с протоколами, бело-голубой флаг – либо уничтожить, либо надежно спрятать. Затем поднялся казначей объединения, Миша Зильбер. Ему всегда было трудно говорить, а тем более – сейчас, на этой последней встрече с друзьями и единомышленниками.

В большой комнате все еще остро пахло солеными огурцами и махоркой. Зильбер говорил, запинаясь, но значение его слов было достаточно твердым. Он, Миша, не собирается поддаваться ни белым, ни красным. Тот, у кого есть свои мировоззрение и вера, не может быть клоуном, перебегающим из одной партии в другую, оппортунистом, стремящимся приспособиться к любому изменению.

– И если вы хотите знать, – тут голос Зильбера прервался, и в наглухо закрытой комнате воцарилась мертвая тишина, – я готов к жертвам, хоть жизнь у меня только одна. Пусть приходят и арестовывают. За свою веру я буду стоять твердо. Мы с вами дети униженного и расколотого народа.

Кто только ни издевался над нами? Египтяне и ассирийцы, греки и римляне, византийцы и крестоносцы, испанские католики и казаки Хмельницкого, гайдамаки и черносотенцы, Петлюра и Деникин… Если нас уничтожают потому, что мы евреи, то мы должны ясно сказать: «Да, мы евреи!» И я собираюсь твердо стоять на своем: на моей любви к Сиону! До последнего вздоха!..